В степях бок о бок с дикими табунами паслись огромные стада домащнего скота и лошадей. Неоглядный однообразный вид степей и
лесов оживился дымами хат, золотыми верхами церквей и костелов - пустыня превратилась в край, вполне заселенный.
Так что пан наместник Скшетуский, имея по пути надежные привалы, весело и не спеша словно бы по своей земле ехал. Только что начался январь
сорок восьмого года, но странная, редкостная зима совершенно ничем себя не обнаруживала. В воздухе пахло весной, земля светилась лужами талой
воды, поля покрыты были зеленями, а солнце в полдни припекало так, что по дороге кожухи парили спину точно летом.
Отряд наместника численно умножился, ибо в Чигирине присоединилось к нему валашское посольство, каковое в лице господина Розвана Урсу
господарь направлял в Лубны. Посольство сопровождал эскорт - более десятка каралашей и челядь на телегах. Еще ехал с наместником уже знакомый
нам пан Лонгинус Подбипятка герба Сорвиглавец, на боку имевший долгий свой меч, а для услужения - несколько человек дворни.
Солнце, превосходная погода и запахи близкой весны наполняли сердца радостью; наместник же пребывал в хорошем расположении духа еще и
потому, что возвращался из долгого путешествия под княжеский кров, бывший и его кровом, возвращался, успешно справившись с делом, а значит, и
уверенный в ласковом приеме.
Но для радости были у него и другие причины.
Кроме милости князя, которого наместник любил всею душой, ждали его в Лубнах некие сладостные как мед очи.
Принадлежали очи Анусе Борзобогатой-Красенской, придворной девице княгини Гризельды, самой прелестной девушке во всем фрауциммере,
невозможной кокетке, по которой в Лубнах сохли все, а она ни по кому. У княгини Гризельды строгости были ужасные, а требования к благонравию
неслыханные, но это, однако, не мешало молодежи обмениваться пылкими взглядами и вздыхать. Вот и пан Скшетуский, как и прочие, посылал вздохи
этим черным очам, а когда случалось оставаться одному на своей квартире, брался за лютню и напевал:
Ты всем прочим яствам яство...
или же:
Ты жесточе, чем орда,
Corda <Сердца (лат.).> полонишь всегда!
Будучи, однако, человеком неунывающим, да при том еще и солдатом, дело свое очень любившим, он не принимал слишком близко к сердцу, что
Ануся дарит улыбки свои, кроме него, и пану Быховцу из валашской хоругви, и пану Вурцелю, артиллеристу, и пану Володыёвскому, драгуну, и даже
пану Барановскому из гусар, хотя последний был весьма седоват и, по причине разбитого самопальной пулею нёба, шепелявил. Наш наместник уже
дрался как-то на саблях с паном Володыёвским из-за Ануси, однако если случалось подолгу засиживаться в Лубнах и не ходить на татар, то и с
Анусею рядом он скучал, а когда приходилось выступать, то выступал охотно, без сожалений и печали сердечной.
Зато и возвращался он всегда с радостью. Вот и теперь, следуя после удачного завершения дел из Крыма, он весело напевал и горячил коня,
едучи рядом с паном Лонгинусом, трусившим на огромной лифляндской кобыле, как всегда в унынии и печали. Посольские телеги, каралаши и эскорт
остались далеко позади.
- Его милость посол лежит на возу, как колода, и все время спит, - заговорил наместник. - Чудес мне порассказал про свою Валахию, оттого и
утомился! Я же слушал не без любопытства.
Ничего не скажешь! Страна богатая, климат отменный, золота, вина, сластей и скотины довольно. Я вот и
подумал, что князь наш, от Могилянки рожденный, имеет столько же прав на господарский трон, как иные прочие; а прав тех князь Михаил, кстати
сказать, добивался. Не в новость нашим воеводам валашская земля. Били они там уже и турок, и татар, и самих валахов, и семиградских...
- Однако люди из тех краев помягче наших будут, о чем мне и пан Заглоба в Чигирине рассказывал, - ответил литвин. - А не поверь я ему, так
в книжках богослужебных опять же тому подтверждение имеется.
- В богослужебных?
- У меня есть такая, и могу вашей милости показать; я с нею не расстаюся.
Тут расстегнул он тороку у луки и, доставши маленькую, тщательно переплетенную в телячью кожу книжицу, сперва благоговейно поцеловал ее, а
потом, перелистав с полтора десятка страниц, сказал:
- Читай, сударь.
Пан Скшетуский начал:
- “К защите твоей прибегаем, пресвятая богородица...” Где же тут стоит про валахов? Что ты, сударь, говоришь? Это же антифон!
- Читай, ваша милость, читай.
- “Дабы достойны мы были обетований Христовых. Аминь”.
- Ну а далее вопрос...
Скшетуский прочитал:
- “Вопрос: Отчего кавалерия валашская зовется легкой? Ответ: Оттого что легко удирает. Аминь”. Гм! Верно! Однако в книжице твоей странное
весьма материй смешение.
- Потому что это книжка солдатская: так что к молитвам разные instructiones militares <воинские наставления (лат.).> прилагаются, из
которых узнаешь, ваша милость, про все нации, какая из них достойнейшая, какая подлая; касательно же валахов оказывается, что трусливые из них
ребята, да к тому еще и вероломцы великие.
- Что вероломцы - точно. Оно видно даже по неприятностям князя Михаила. Честно говоря, я тоже слыхал, что солдат из ихних неособенный. А
все-таки у его милости князя валашская хоругвь, где в поручиках пан Быховец, очень хороша, но stricte <точно (лат.).>, честно говоря, не знаю,
найдется ли в той хоругви два десятка валахов.
- А как ты, ваша милость, полагаешь, много вооруженных людей у князя?
- Тысяч восемь, не считая казаков на стоянках. Однако Зацвилиховский говорил, что сейчас новые наборы производятся.
- Значит, даст бог, какой-нибудь поход под началом господина князя будет?
- Поговаривают, что большая война с турчином готовится, сам король со всею ратью Речи Посполитой выступить намерен. Известно мне также, что
подарки татарам прекращены, а татары о набегах и думать забыли со страху. Про то я и в Крыму слыхал, где поэтому, вероятно, принимали меня
таково honeste <с почетом (лат.).>, ибо есть еще слух, что, когда король с гетманами двинется, князь должен ударить на Крым и татар разбить
окончательно. Похоже, так оно и будет - на кого еще такое возложить можно?
Пан Лонгинус вознес к небу руки и очи.
- Пошли же, господи милосердный, пошли же таковую священную войну во славу христианства и народа нашего, а мне, грешному, дай в ней обеты
мои свершить, чтобы in luctu <в скорби (лат.).> мог я быть утешен или славную смерть нашел!
- Ты, сударь, обет насчет войны дал?
- Такому достойному кавалеру все тайны души открою, хотя и долго рассказывать; но раз ты, ваша милость, ухом благосклонным внимаешь, тогда
incipiam <я начну (лат.