Их топтали ногами, из их тел вырывали клочья мяса. Сброд топтался, сбившись вокруг них в жутком
конвульсивном порыве разбушевавшейся толпы. Окровавленные руки то вздымали два бесформенных, потерявших вид человеческий туловища в воздух, то
опять швыряли наземь. Те, кто не смог пробиться, вопили как резаные: одни требовали, чтобы жертв швырнули в воду, другие - чтобы затолкали в
бочки с горящей смолой. Пьянь затеяла меж собой свару. В припадке безумия подожгли две огромные бочки с водкой, которые осветили эту дьявольскую
сцену переменчивым голубоватым светом. С неба же взирал на нее тихий, ясный и погожий месяц.
Так товарищество карало изменников.
А в совещательной зальце после того, как оттуда выволокли Татарчука и молодого Барабаша, все снова успокоились, атаманы заняли у стен
прежние места свои, а из соседнего чулана привели пленного.
Тень падала на его лицо, ибо уже и огонь в камине попригаснул, так что в полупотемках различима была только горделивая фигура, державшаяся
прямо и достойно, хотя руки пленного и были связаны лыком. Гладкий подбросил связку лучины - тотчас же взметнулось пламя, ярко осветив лицо
пленника, который оборотился к Хмельницкому.
Взглянув на него, Хмельницкий вздрогнул.
Пленником был пан Скшетуский.
Тугай-бей сплюнул лузгу и буркнул по-русински:
- Я того ляха знаю - вiн був у Криму.
- На погибель ему! - закричал Гладкий.
- На погибель! - повторил Чарнота.
Хмельницкий уже овладел собой и скользнул взглядом по Гладкому и Чарноте. Те тотчас умолкли, а он, повернувшись к кошевому, сказал:
- И я его знаю.
- Откуда ты явился? - спросил кошевой Скшетуского.
- С посольством направлялся я к тебе, кошевой атаман, когда головорезы на Хортице на меня напали и противу обычая, принятого даже у самых
диких народов, людей моих перебили, а меня, происхождение и посольское достоинство мои во внимание не принимая, ранили, оскорбили и как пленника
сюда привели, за что господин мой, светлейший князь Иеремия Вишневецкий, найдет способ у тебя, атаман кошевой, ответ спросить.
- А зачем ты криводушие свое показал? Зачем доброго молодца клевцом порубал? Зачем людей перебил вчетверо против своих? Зачем сюда с
письмом ко мне ехал - чтобы о приготовлениях наших прознать и ляхам о них донести? Знаем мы и то, что ты к предателям Войска Запорожского письма
имел, чтобы с изменниками этими погибель всего Войска Запорожского замыслить, а посему не как посол, но как недруг принят и поделом наказан
будешь.
- Ошибаешься ты, атаман кошевой, и ты, ваша милость гетман самозваный! - сказал наместник, обращаясь к Хмельницкому. - Если имел я письма,
так это в обычае всякого посла, который, в чужие земли направляясь, всегда берет письма от знакомых к знакомым, дабы завязать таким образом
дружеские отношения. А я сюда ехал с княжеским письмом, не погибель вашу замышлять, но удержать вас от таких действий, каковые гибельный
пароксизм на Речь Посполитую, а на вас и на все Войско Запорожское окончательное истребление навлекут. Ибо на кого вы безбожную руку поднимаете?
Против кого вы, именующие себя защитниками веры Христовой, с погаными союзы заключаете? Против короля, против шляхетского сословия, против Речи
Посполитой. Посему скорее вы - не я - предатели. И вот что скажу я: ежели покорностью и послушанием не загладите провинностей своих, горе вам!
Разве забвенны уже времена Павлюка и Наливайки? Разве стерлось в памяти вашей, как поплатились они? Знайте же, что patientia <терпеливость
(лат.
Посему скорее вы - не я - предатели. И вот что скажу я: ежели покорностью и послушанием не загладите провинностей своих, горе вам!
Разве забвенны уже времена Павлюка и Наливайки? Разве стерлось в памяти вашей, как поплатились они? Знайте же, что patientia <терпеливость
(лат.).> Речи Посполитой исчерпана и меч занесен над головами вашими.
- Ругаешь, вражий сын, выкрутиться хочешь и смерти избежать! - закричал кошевой. - Да только не помогут тебе ни угрозы, ни латынь твоя
ляшская.
Остальные атаманы принялись скрежетать зубами и лязгать саблями, а пан Скшетуский поднял голову еще выше и сказал вот что:
- Не думай, атаман кошевой, что смерти я боюсь, или жизнь спасаю, или невиновность свою доказываю. Шляхтичем будучи, судим я могу быть
только равными себе и не перед судьями тут стою, но перед татями, не перед шляхтой, но перед холопами, не перед рыцарством, но перед
варварством, и хорошо мне известно, что не избегну я смерти, которою вы тоже пополните меру своей неправоты. Смерть и мука передо мною, но за
мною - могущество и возмездие целой Речи Посполитой, пред ней же да вострепещите все вы!
Непонятно почему, но гордый вид, высокая речь и упоминание Речи Посполитой произвели сильное впечатление. Атаманы молча поглядывали друг на
друга. В какое-то мгновение показалось им, что перед ними не пленник, но грозный посланец могущественного народа. Тугай-бей буркнул:
- Сердитий лях!
- Сердитий лях! - повторил Хмельницкий.
Внезапные удары в дверь прервали дальнейший допрос. На майдане расправа над останками Татарчука и Барабаша как раз была закончена;
товарищество прислало новую депутацию.
Более дюжины казаков, пьяных, окровавленных, взмокших, тяжко дышавших, ввалились в горницу. Переступив порог, они остановились и, простерши
руки свои, еще дымившиеся кровью, заговорили:
- Товарищество кланяется панам начальству, - тут все они поклонились в пояс, - и просит выдать того ляха, щоб з ним пограти, як з Барабашом
i Татарчуком.
- Выдать им ляха! - крикнул Чарнота.
- Не выдавать, - крикнули другие. - Пусть погодят! Он посол!
- На погибель ему! - раздались отдельные голоса.
Затем все замолкли, ожидая, что скажут кошевой и Хмельницкий.
- Товарищество просит, а ежели что - само возьмет! - повторили депутаты.
Казалось, что Скшетуский уже пропал и спасения ему не будет, когда Хмельницкий вдруг наклонился к уху Тугай-бея.
- Он твой пленник, - шепнул гетман. - Его татары взяли, он твой. Неужто позволишь его отнять? Это богатый шляхтич, да и князь Ярема за него
золотом заплатит.
- Давайте ляха! - грознее прежнего требовали казаки.
Тугай-бей потянулся на своем седалище и встал. Лицо его во мгновение преобразилось: глаза расширились, словно у лесного кота, зубы
оскалились. Внезапно он прыгнул к молодцам, требовавшим выдачи пленного.
- Прочь, козлы, собаки неверные! Рабы! Свинояди! - рявкнул он, схватив за бороды двух запорожцев и в ярости эти бороды дергая. - Прочь,
пьяницы, твари нечистые! Скоты гнусные! Вы у меня ясырь пришли отнимать, а я вас вот так!.. Козлы! - Говоря это, он рвал бороды все новых
молодцев, наконец, поваливши одного, принялся топтать его ногами. - На лицо, рабы, не то ясырями будете! Не то всю вашу Сечь ногами, как вас,
потопчу! Дотла спалю, падалью вашей покрою!
Перепуганные депутаты пятились - грозный друг показал им, на что способен.