- Что же это делается, Богун! - завопил он. - Подлец Допул лучший тройняк утаивает. Я лезу с ним в погреб. Гляжу - возле угла то ли сено,
то ли еще что. Спрашиваю, что там? Говорит: сухое сено! Я гляжу - а там горлышко, как татарин из травы, выглядывает. А-а, коровий сын! Я говорю
- давай поделимся: ты, волох, говорю, сено съешь, ибо ты вол, а я мед выпью, ибо я человек. Вот я и принес бутыль для надлежащей пробы. Давай же
скорее кубки.
Сказавши это, пан Заглоба одною рукою в бок уперся, а другою поднял бутыль над головой и принялся распевать:
Гей, Ягуся! Гей, Кундуся! Ну-ка дайте кубки!
Non timare <Не пугайтесь (лат.).>, не пугайтесь, подставляйте губки!
Тут пан Заглоба, увидев Редзяна, внезапно замолк, поставил бутыль на стол и сказал:
- Эй! Как бог свят, это же слуга верный пана Скшетуского.
- Чей? - быстро спросил Богун.
- Пана Скшетуского, наместника, который в Кудак поехал, а меня перед отъездом таким тут лубенским медом поил, что любой кабатчик пускай не
суется. Как же там господин-то твой, а? Здоров ли?
- Здоров и велел вашей милости кланяться, - ответил смешавшийся Редзян.
- Ох и лихой это кавалер! А ты как в Чигирине оказался? Зачем хозяин тебя из Кудака услал?
- Хозяин он и есть хозяин, - отвечал на это Редзян. - У него в Лубнах дела, вот он мне и велел вернуться, да и что мне в Кудаке делать-то?
Богун все это время быстро поглядывал на Редзяна, а потом вдруг сказал:
- Знаю и я твоего господина, видал его в Разлогах.
Редзян, словно недослышав, повернул к нему ухо и переспросил:
- Где?
- В Разлогах.
- У Курцевичей, - сказал Заглоба.
- У кого? - снова переспросил Редзян.
- Ты, я вижу, оглох малость, - сухо заметил Богун.
- Не выспался чегой-то.
- Выспишься еще. Значит, твой хозяин послал тебя в Лубны, говоришь?
- Эге!
- У него там, видать, какая-нибудь сударка имеется, - вмешался пан Заглоба, - к которой он свои чувства с тобою и пересылает.
- Да разве ж я знаю, ваша милость!.. Может, и есть, а может, и нету.
Затем Редзян поклонился Богуну и пану Заглобе.
- Слава Иисусу Христу, - сказал он, собираясь удалиться.
- На веки веков! - ответил Богун. - Погоди же, соколик, не спеши так. А почему ты от меня утаил, что состоишь в услужении у пана
Скшетуского?
- А потому что ваша милость меня не спрашивала, а я себе думаю, зачем это мне невесть что говорить? Слава Иисусу...
- Постой, сказано тебе. Письма господские везешь?
- Ихнее дело писать, а мое, слуги, отдать, да только тому, кому писаны, так что разрешите уж откланяться вашим милостям.
Богун свел собольи брови и хлопнул в ладоши. Тотчас же возникли два казака.
- Обыскать его! - закричал Богун, показывая на Редзяна.
- Истинный Христос, насилие надо мной совершают! - завизжал Редзян. - Я хоть и слуга, а тоже шляхтич! Вы, досточтимые господа, в суде за
это ответите.
- Богун, оставь его! - вмешался пан Заглоба.
Но один из казаков уже обнаружил за пазухой у Редзяна оба письма и передал их подполковнику. Богун отослал казаков прочь, так как, не умея
читать, не хотел, чтобы они об этом узнали, и, обратившись к Заглобе. сказал:
- Читай, а я пока на парнишку погляжу!
Заглоба зажмурил левый глаз, на котором у него было бельмо, и прочитал адрес:
- “Всемилостивейшей ко мне госпоже и государыне-благодетельнице, светлейшей княгине Курцевич в Разлогах”.
- Значит, соколик, ты в Лубны ехал и не знаешь, где Разлоги? - сказал Богун, глядя на Редзяна страшным взглядом.
- Куда велели, туда и ехал! - ответил тот.
- Вскрывать, что ли? Sigillum <Печать (лат.).> шляхетская свята! - заметил Заглоба.
- Мне великий гетман дал право любые письма просматривать. Открывай и читай.
Заглоба распечатал и стал читать:
- “Всемилостивейшая ко мне госпожа и пр. Доношу вашей милости, сударыня, что я уже стою в Кудаке, откуда, дай боже, в добрый час нынешним
утром на Сечь отправлюсь, а пока что пишу тут, в беспокойстве спать не ложася, чтобы вам какая кривда от головореза этого, Богуна, и его бродяг
не случилась. А поскольку мне тут и пан Кшиштоф Гродзицкий говорил, что, того гляди, война большая разразится, ради каковой также и чернь
поднимется, потому заклинаю и умоляю вашу милость, сударыня, чтобы eo instante <сей же миг (лат.).>, хоть бы даже и степь не просохла, хоть бы
верхами, тотчас же с княжною в Лубны ехать изволили и не поступали бы иначе, ибо я впору воротиться не успеваю. Каковую просьбу соблаговоли,
ваша милость сударыня, незамедлительно исполнить, дабы о блаженстве, мне обещанном, я мог не опасаться и, воротившись, нарадовался им. А вместо
того чтобы вашей милости, сударыня, с Богуном кунктовать и, обещав девку мне, ему со страху голову морочить, лучше sub tutelam <под охраной
(лат.).> князя, господина моего, укрыться, каковой в Разлоги гарнизон послать не промедлит, так что и усадебку упасете. При сем имею честь и т.
д. и т. д.”.
- Гм, друг ты мой, Богун, - сказал Заглоба, - гусарик, видать, рога тебе наставить собрался. Значит, вы за одною девкой увивались? Чего ж
ты молчал-то? Да ты не переживай, мне вот тоже случалося...
Начатая фраза замерла на устах пана Заглобы. Казак сидел за столом неподвижно, но лицо его словно бы свело судорогой, оно было бледно,
глаза закрыты, брови сдвинуты. С Богуном происходило что-то ужасное.
- Что это ты? - спросил пан Заглоба.
Тот стал судорожно махать рукою, а из уст его послышался приглушенный, хриплый голос:
- Читай давай второе.
- Второе - княжне Елене.
- Читай! Читай!
Заглоба начал:
- “Милая, возлюбленная Елешка, сердца моего госпожа и королева! Поскольку по княжескому делу я немалое еще время в этой стороне пробуду, то
пишу я к тетке затем, чтобы вы в Лубны сразу же ехали, где никакая твоей девичьей чести обида от Богуна случиться не может и взаимная сердечная
склонность наша риску не подвергнется...”
- Довольно! - крикнул вдруг Богун и, обезумело вскочив из-за стола, прыгнул к Редзяну.
Чекан фыркнул в его руке, и несчастный отрок, пораженный в самую грудь, охнул и грянулся на пол.