В своих тайных, сокровенных мыслях он желал, чтобы его детей убил какой-нибудь наркоман. Тогда он мог бы сам убить этого подонка или нанял бы кого-нибудь сделать это.
Но у Мэннинга не было даже этого утешения — вообразить месть, потому что он не представлял себе, что убило его детей. Никто не знал. Каприз судьбы. Ужасно сожалеем. Боль грызла его, спазм прокатился из-под низа грудной клетки по кишечнику. Может, у него начинается язва? Ну что ж, подумал Мэннинг, он этого заслуживает.
Магнат отбросил доклад в сторону, откинулся на спинку стула и посмотрел на Центральный парк. Позднее солнце сверкало золотом, отражаясь от окон на Пятой авеню. Этот вид он любил, или любил раньше. Теперь его это не интересовало.
На столе загудел внутренний телефон. Мэннинг резко повернулся, нажал кнопку и проговорил:
— Черт возьми, Хелен, я же сказал вам, что...
— Мистер Мэннинг, это по поводу ваших детей.
— Что по их поводу? — А затем, чтобы познать ощущение этих слов во рту, он добавил: — Они мертвы.
Наступило молчание, и Мэннинг мысленно представил себе, как его секретарь проглотила слова.
— Да, сэр, — наконец сказала она. — Но на проводе канадский ученый...
— Кто?
— Человек, который утверждает, что знает, кто убил ваших детей.
Мэннинг внезапно оцепенел. Он не мог говорить.
— Мистер Мэннинг?..
Он протянул руку к телефону и увидел, что рука дрожит.
Это было ежедневное сборище, удовлетворяющее потребность в общении. Где бы они ни были, как бы ни были рассеяны по океану в течение дня, с наступлением ночи стая собиралась вместе, не для того, чтобы кормиться, не для того, чтобы продолжить род, но чтобы ощутить покой общения.
В прошлые времена, давным-давно, но все же в пределах памяти самых старших в стае, их было намного больше. Никаких сомнений по этому поводу не было, потому что киты — животные с самым большим мозгом на Земле — не задавали вопросов, они принимали веши такими, как они есть. Они приняли то, что их стало меньше, примут и неизбежное дальнейшее сокращение их количества, примут и то, что, возможно, стая уменьшится до двух или трех китов.
Но эти уникальные среди животных создания действительно ощущали утрату, действительно испытывали печаль. И хотя они принимали все как есть, все же они горевали.
Теперь, когда опустилась тьма, стая рассеялась. По одному и парами они медленно двигались в разные стороны и втягивали воздух через макушки голов — хор полых вздохов, — они заполняли огромные легкие и ныряли в темноту. Инстинкт гнал их на север, и на север они направлялись до тех пор, пока через месяцы не изменится ритм планеты и не погонит их обратно на юг.
Мать и китенок нырнули вместе. Всего несколько месяцев назад это было бы невозможно. Когда китенок был моложе, его легкие все еще развивались и им не хватало емкости, чтобы обеспечить погружение на целый час. Но теперь ему было два года, он вырос до двадцати пяти футов и весил более двадцати тонн. Его зубы на нижней челюсти прорезались и напоминали острые конусы, хорошо приспособленные для того, чтобы захватывать и зачерпывать пищу. Китенок перестал питаться молоком и теперь кормился живой добычей.
Нырнув в черную воду, продвигая свое тело мощными взмахами горизонтальных хвостов, они испускали свист и щелканье гидролокаторных импульсов, которые, возвращаясь назад, указывали, где добыча.
Внезапно существу был нанесен удар, затем еще, и то, что у твари считалось слухом, отметило резкий и пронзительный свист. Ее руки подобрались, ее щупальца свернулись в кольца и приготовились.
Приближался ее враг.
Китенок старался не отстать от матери и, прилагая усилия, поглощал кислород слишком быстро, но пока не ощущал этого.
Хотя местоположение добычи уже было известно и она не предпринимала попыток к бегству, мозг матери все посылал и посылал сигналы гидролокатора, потому что она решила: это будет первая взрослая добыча ее сына.
Хотя местоположение добычи уже было известно и она не предпринимала попыток к бегству, мозг матери все посылал и посылал сигналы гидролокатора, потому что она решила: это будет первая взрослая добыча ее сына. Добыча была крупной, и ее следовало оглушить ударами гидролокаторных сигналов раньше, чем китенок сможет приняться за нее.
Удары били по твари вновь и вновь, бомбардируя плоть и приводя в замешательство маленький мозг.
Импульс обороны сменился импульсом нападения. Тварь повернулась, чтобы сражаться.
Китенок бросился вниз, возбужденный надеждой на добычу, побуждаемый опытом миллионов лет. Он открыл пасть.
Тварь почувствовала давление звуковой волны и была отброшена им назад. Враг наступал на нее.
Она хлестнула щупальцами. Вначале они молотили вслепую, но затем нашли плоть, твердую и скользкую. Они окружили ее, присоски прилепились к ней, а крюки зарылись в нее.
Мускулы щупалец напряглись, подтягивая врага к твари, а саму тварь к врагу, как двух боксеров в клинче.
Китенок захлопнул пасть на... пустоте. Он был обескуражен. Что-то было не так. Он почувствовал давление позади головы, захватывающее его, замедляющее его движение.
Он боролся, колотил хвостом, извивался, неистово пытаясь освободиться от того, что тянуло его вниз, в бездну.
Легкие начали подавать сигналы о потребности в воздухе.
Хотя здесь, в кромешной темноте, не было видно оттенков цвета, химические механизмы изменили их сочетания от обороны на нападение.
Чем сильнее враг пытался всплыть к поверхности, тем больше тварь вбирала воды в свое тело и выбрасывала ее через воронку под животом, заставляя себя и врага двигаться вниз, в бездну.
Китенок тонул. Лишенная кислорода мускулатура замирала частица за частицей. Агония прошла по его легким. Его мозг начал умирать.
Он прекратил борьбу.
Щупальца оторвали кусок ворвани и подали его рукам, а те передали щелкающему выступающему клюву.
Было воскресенье, Шарп был свободен и надеялся отправиться с Випом Дарлингом понырять. Но когда он позвонил Дарлингу в восемь часов утра, тот сказал, что они с Майком намереваются весь день отбивать краску. Шарп предложил свою помощь, однако Вип отказался, заявив, что они будут работать в тесном трюме на корме, который никак не мог вместить трех человек.
Шарп в течение часа читал, а потом в одиннадцать часов оказался в видеопрокате, разглядывая названия фильмов. Посмотрев на часы, он понял с чувством уныния, граничащего с тошнотой, что для того, чтобы дотянуть до конца воскресенья, ему придется взять напрокат не одну, не две, но по крайней мере три кассеты.
«И это твоя жизнь, — сказал он сам себе, — делать выбор между „Сатирой на тему рождественских каникул“ и „Посмотрите, кто говорит“. Все, что осталось тебе, это выбирать, с кем провести время — с инфантильным взрослым или нахальным ребенком. Что бы сказала Карен? Она бы сказала: действуй, Маркус. Иди и ограбь банк, води самолет, подрезай ногти на ногах, все, что угодно. Но только делай что-то!»
Он вышел из видеопроката и попытался найти игроков в теннис, но все знакомые игроки в теннис играли в соккер, а ему эта игра не нравилась. Она сводилась к хорошей технике, но давала маленькие результаты; ему же нравились игры, где можно было достичь большого счета. Он позвонил паре дельцов, организующих морские рейсы для ныряльщиков, но на этот день все лодки уже ушли. Он добровольно предложил сделать вылет, но ни одного свободного вертолета не было.
Поэтому Маркус отправился на пляж, побуждаемый, как он догадывался, смутной надеждой встретить там какую-нибудь девушку, заслуживающую того, чтобы с ней поговорить, пойти на ленч и, может быть, даже договориться сходить вечером потанцевать. Неважно, что Маркус не умел танцевать, но это было лучше, чем сидеть в казармах для холостых офицеров и смотреть повторение «Кэгни и Лейси».