Открыв верхний ящик стола, она обнаружила его дневник, прочитала несколько страниц начиная с марта, но не заметила ничего интересного: даты и время лекций; начало каникул было отмечено жирной чертой и надписью под ней: «Лыжи». Она вернулась назад, к 15 января: «8 вечера. Обед. Кэрри». Предыдущий день: «7.30. Кино. Кэрри». После 15‑го упоминаний о Кэрри больше не встречалось. Несколько дней записей не было, но их отмечала большая звездочка. Она вернулась к 7 апреля и, улыбаясь сквозь слезы, увидела, что дата обведена кружком с подписью внизу: «День рождения мамы».
Она стала листать страницы дальше и заметила еще несколько звездочек; их разделяло примерно две недели. Она увидела звездочку против 4 мая, и эта дата звоном отозвалась у нее в голове. Она почувствовала себя так, словно чья‑то невидимая рука схватила ее и окунула в холодную воду. 4 мая: она как раз что‑то почувствовала во время ленча с Филипом Мейном.
– Ну как, справляетесь?
Она повернулась. В дверях стоял Отто, губы которого кривила зловещая всезнающая улыбка; гротескная маска на его изуродованном лице, как она догадывалась, скрывала много тайн ее сына.
– Вполне, – ответила она. – Все отлично. Тут еще остался портвейн в бутылке – можете воспользоваться им, если хотите.
– Портвейн не может стоять долго, – не без отвращения сказал Отто. – От него уже никакого толку.
– Ну что же, вина тут хватает – милости просим. – Ей хотелось, чтобы Отто взял что‑нибудь, ей отчаянно хотелось что‑то всучить ему, она и сама толком не понимала почему: то ли чтобы он был перед ней в долгу, то ли просто в знак благодарности.
Отто кивнул, не проявляя особого интереса.
– Не думаю, чтобы Фабиан хорошо разбирался в винах.
– Его отец… – возмущенно начала она и остановилась, поняв, что проглотила наживку. – Так что вы имели в виду, Отто, сказав, что у Фабиана вечно были проблемы с девушками?
Подойдя к книжной полке, Отто вытащил книгу и зашелестел страницами.
– Сомневаюсь, чтобы вы хорошо знали своего сына, миссис Хайтауэр, – рассеянно сказал он.
– А ваши родители хорошо знают вас, Отто?
– С тех пор как мне исполнилось четыре года, моя мать находится в доме. А мой отец… – он пожал плечами, – что ж, я достаточно часто видел его.
– Что значит – в доме?
– Просто в доме.
– В психиатрической больнице? – мягко спросила она.
Он отвел глаза.
– Что вы собираетесь со всем этим делать?
– Не знаю. Заберу с собой и… – Алекс поняла, что и в самом деле не знает, что делать. Она закрыла дневник и бегло просмотрела остальные бумаги. Среди них она увидела пачку почтовых открыток и писем, написанных женским почерком и адресованных Фабиану в Кембридж; пачка была перетянута резинкой. Она сунула ее в дневник и положила его на дно чемодана. Алекс чувствовала, что Отто наблюдает за ней, но каждый раз, как она поворачивалась к нему, он продолжал листать книгу. Сложив пару брюк, она сунула их в чемодан, смутившись, словно ее поймали на мародерстве.
– Если можно, я бы взял эту книгу.
– Конечно. Берите все, что хотите… они не нужны … то есть… я собираюсь раздать это… так что берите все.
Отто пожал плечами:
– Только эту.
– Что именно?
Он показал ей обложку. На мягком переплете стояло: «Ф.Р. Левис о Т.С. Эллиоте».
Она улыбнулась:
– Мне казалось, что вы изучаете химию?
– Я многое изучаю. – И, не произнеся больше ни слова, он вышел.
Когда она ехала в Лондон с чемоданом, брошенным на заднее сиденье, морось перешла в дождь. Глядя, как «дворники» отчаянно разгоняют воду, Алекс подумала, что это напоминает возмущенное размахивание руками.
Дождь перешел в ливень, щебенка барабанила по днищу машины, но вскоре ливень снова сменил дождь. Она вспоминала странное поведение Отто. Он всегда казался ей довольно неприятным типом, и сейчас она тем более уверилась в этом; после того, что ему досталось, думала она, все можно понять, но в нем была какая‑то злобность, которая теперь еще усилилась, словно то, что он выжил, было чьей‑то дурной шуткой, почти издевательством. И его странные замечания относительно Фабиана; может, он и прав, может, Кэрри и в самом деле бросила его, но слова Отто, что, мол, у Фабиана всегда были проблемы с девушками, заинтриговали ее. Что он хотел этим сказать? Что он был геем? Что они с Отто были любовниками? Она снова подумала о Кэрри. Симпатичная малышка с торчащими, как у панка, светлыми волосами, с чирикающим акцентом Южного Лондона; Алекс помнила, с каким изумлением она расхаживала по дому. «Букингемский дворец в цвету», – сказала она. Алекс улыбнулась. Едва ли.
«Честно говоря, я бы тут все продраил, мама», – сказал как‑то Фабиан. Господи, временами он мог быть ужасным снобом, а порой мог делать что‑то совершенно на него не похожее – например, притащить домой под Рождество эту девушку и вилять перед ней хвостом, делая вид, что все это веселая игра. Кэрри была далеко не дурочкой, в этом‑то Алекс убедилась. Она попыталась вспомнить, чем та занималась в Кембридже; кажется, писала репортажи в какие‑то странные левые журналы – что‑то, связанное с экологией. Алекс вспомнила: как‑то, проезжая через Стритэм, Фабиан показал ей на один из домов и сказал, что тут живет мать Кэрри.
Внезапно донесся странный скрипучий звук, и она вздрогнула: по полосе скоростного движения мимо нее пролетела какая‑то машина, выбросив из‑под колес мощную струю воды, на мгновение ослепившую ее; снова что‑то проскрипело – раз, другой…
Когда стекло очистилось, она замерла от ужаса, не в силах оторвать глаз от единственной красной розы, которая, застряв под «дворником», продолжала скользить по ветровому стеклу.
Захватив розу, Алекс остановилась в темном мрачном холле, оставив дверь полуоткрытой – она не знала, в чем дело, но ей не хотелось терять контакт с миром, лежащим за дверью.
Алекс снова пососала палец, который еще побаливал; стебель цветка был влажным, и она заметила, что некоторые лепестки уже опадают.