Откинувшись на камень, я вновь облился кровью и едва не потерял сознание. Тут Горбатый схватился за Дискос и немедленно выронил его от боли, причиненной Великим Оружием. Тут он ударил меня еще раз, намереваясь покончить со мной. В тот же миг Дева оказалась в самой гуще Горбатых и ударила ножом того, который бил меня. Вновь и вновь кромсала она его тело самым свирепым и решительным образом. Тогда он повернулся и поймал Наани за одежду. Но платье разорвалось надвое, и Дева вырвалась на свободу. И воззрите! Полное отчаяние придало мне силы; я крикнул, чтобы Наани бежала к плоту, разрубил Горбатого надвое, и упал в обморок, спиной привалившись к скале. Дева побежала прочь от Горбатых, а они не знали, следовать ли за ней или нападать на меня, и остановились. Дева же звала их, пытаясь отвлечь от меня. Она думала тогда не о своей жизни, а только о том, чтобы спасти меня, но у меня уже не оставалось сил, чтобы бежать к плоту.
Горбатые отвернулись от нее, и трое уцелевших принялись хитроумным образом окружать меня, неторопливо и с опаской — ведь они не были уверены в том, что я уже не способен причинить им вред. Заметив это, Дева испустила громкий крик, казавшийся таким далеким моим оглохшим ушам, и вернулась назад… нагая, она стремительно пробежала мимо меня, белая и безмолвная, словно смерть; лицо ее искажалось отчаянием, но глаза были предельно внимательны. Она ударила своим ножом в плечо ближайшего к ней врага; тот взвыл, повернулся и бросился за ней. Наани в полном безмолвии металась из стороны в сторону, быстрая, словно свет. Тогда к преследователю присоединились двое других, а Наани бегала между деревьев, и все трое Горбачей пытались схватить ее — неуклюжими, но быстрыми движениями.
Кулак Наани сжимал нож, я понял, что она решила убить себя, когда силы откажут ей… В этот момент и сердце мое разорвется от горя. Тут силы отчасти вернулись ко мне, но, оторвав от скалы свое тело, я только упал на лицо. А потом стал на колени и так отправился следом за ними и кричал — шепотом, потому что голосу моему не хватало силы. Тут фигурка Девы — белая и далекая — исчезла. Горбатые следовали за ней, но даже в слабости своей, я заметил, что из-за полученных ран двое из них передвигаются несколько неловко: они отставали, но получивший от Девы удар ножом был упорен и бежал очень быстро. Когда все они исчезли за деревьями, весь мир вокруг меня наполнился пустотой и великим ужасом и как бы онемел. Тут я понял, что поднялся на ноги и бегу к деревьям. Дискос волочится в петле за моей рукой, а земля сама собой отползает куда-то назад. Я не видел, куда ступаю, взгляд мой был прикован к деревьям… Помню, как я услышал свой искаженный мукою голос, а потом в ушах моих загрохотало, и я упал на лицо свое.
Тут я вдруг осознал, что жив еще, и жуткий ужас сковал мое сердце; вспомнив обо всем, я едва оторвал голову от земли. Но среди деревьев не было ничего, лишь тишина и мрак. Итак, Наани оставила меня и, конечно, погибла. А земля вокруг запятнана ее кровью, и я обрадовался, потому что хотел умереть.
Тут я вновь лишился сознания и забыл свою боль. Потом кроха силы вернулась ко мне, и, оторвав голову от земли, я вновь поглядел в чащу; однако тут же вновь уткнулся лбом в почву. Не имея более никаких сил, я припал щекой к траве и попытался увидеть хоть что-нибудь, но не было ничего. Потом я перекатил голову на другую щеку, — в бессилии и отчаянии. Вдруг что-то шевельнулось между деревьев, и белое пятно вырвалось из темной чащи. Я не поверил своим глазам, своему рассудку. И воззрите! Сердце возликовало во мне, пробудив тело, — Дева бежала ко мне… медленно, оступаясь… С трудом поднявшись на четвереньки, обливаясь кровью, неслышно крича, я отправился к ней навстречу.
Наани пошатывалась, задевала о стволы деревьев, она уже ничего не замечала. Но, увидев меня живого и двигающегося, вскрикнула одновременно от горя и радости. И вдруг оступилась, рухнув на землю как подкошенная.
И вдруг оступилась, рухнув на землю как подкошенная.
Но я полз вперед изо всех сил — пусть земля качалась под моими руками, пусть руки мои и колени разъезжались в стороны, а голова самым глупым образом клонилась к земле.
Уже приблизившись к затихшей Деве, я заметил в лесу движение. Это был Горбатый, спешивший по следу Наани. Я узнал его, это был тот самый, которого Дева ударила ножом, кровь с его плеч стекала на грудь; рана наверняка замедлила его бег, и поэтому Наани решила, что избавилась от погони.
И я сумел подняться на ноги, чтобы приблизиться к Деве прежде Горбатого, и побежал самым неловким образом. А потом вдруг упал, еще не достигнув цели. Началось страшное состязание; я полз — медленно, словно бы тело мое было сделано из свинца, а Горбач бежал — быстро и неотвратимо… И все же я опередил его. Поднявшись перед Горбатым на колени, я взмахнул Дискосом, и великое оружие взревело в моих руках, словно бы зная, что я в беде. Горбатый был рядом; но Дискос поразил его, и враг пал на лицо свое и умер неподалеку. Раны мои исторгли целую реку крови, а голова качнулась на плечах. С великой любовью я успел поглядеть на Наани, но на ней не было опасных ран, только ссадины и синяки, оставленные стволами и ветками. Тихая, милая, она лежала передо мной, и сердце мое разрывалось от любви. Сражаясь со своей слабостью, я сумел приложить ухо к ее груди, чтобы послушать сердце. Но голова моя неловко качнулась и упала на ее тело; стук ее сердца показался мне близким громом, но в пульсациях его таился покой, маня куда-то далеко-далеко. Тут я и провалился в забвение, и даже не помню, как это случилось. Так мы и лежали — нагая Дева, лишившаяся чувств, и я, израненный, в разбитом панцире, опустивший голову на ее грудь, а вокруг нас царила тишина, лишь далекий грохот Огненных Гор сотрясал вечную Ночь над нами.
Глава XIV
На острове
После долгого забвения я пришел в чувство, ощущая одну только боль и великую тревогу. Я попытался подняться, но мне словно бы воспрепятствовала некая сила, которая — как я знаю теперь — была моей собственной слабостью. Я лежал на спине, а вблизи кто-то тяжело дышал. Тогда я повернул голову… очень медленно, поскольку мне не хватало сил. Я увидел Деву, нагая, тяжко дыша, она усердно налегала на шест, который я срезал, когда Горбатый напал на нас. Тут я вспомнил все, что с нами случилось, и понял, что лежу на плоту, а Дева толкает его шестом.
Тут изо рта моего вырвался негромкий звук, но Дева его не услышала; она все время оглядывалась — наверно, в сторону берега, и лицо ее было очень решительным и тревожным, а вдали слышался вой, которым переговаривались Горбатые. Итак, придя в себя, Дева успела подтащить меня к плоту, пока я лежал без сознания, тем самым сохранив мою жизнь. Однако как сумела она совершить это, трудно было понять; не знала того и она сама, лишь любовь могла подвигнуть ее на столь великий труд, только страх за жизнь любимого.
Потом уже Наани рассказала мне, как пришла в чувство, ощутив, что лежит на земле, и какая-то тяжесть давит ей на грудь. Увидев, что это моя голова, она решила, что я, безусловно, расстался с жизнью.
Поднявшись, она опустила мою голову на землю, и сердце ее разрывалось от горя, ведь кровь моя покрывала не только тело, но и землю вокруг. Однако, уложив меня, она заметила, что я еще дышу, и великая надежда вспыхнула в ее душе. Оглядевшись, она не заметила вблизи Горбачей, кроме убитых мною, бегом бросилась к плоту и, зачерпнув воду из реки моим шлемом, плеснула мне в лицо: однако у меня не хватило сил, чтобы вернуться в сознание. В тот же миг тонкое вещание духа оповестило ее о приближении опасности, и Наани решила спасти меня или умереть вместе со мной. Волоком она протащила меня до находившегося поодаль плота, оставила меня на настиле, метнулась за шестом, валявшимся возле скалы. И только поднимая его, заметила, что одежда ее осталась в лапах Горбатого.