Тогда я прерывал рассказ, давая ей возможность погрузиться в горестные воспоминания. Дева каждый раз настаивала, чтобы я продолжал, потому что сердце ее нуждалось в знаниях, и она заставляла себя не горевать.
И я продолжал рассказывать ей о благодатном просторе Подземных Полей, находившихся под Великим Редутом. Они уходили вниз на целую сотню миль и были сооружены трудом многих поколений за годы Вечности.
И я рассказал Моей Единственной, что в той великой и удивительной подземной стране были устроены чудесные поселки, населенные миллионами людей, занятых постоянным трудом в глубинных землях, занимавших едва ли не целый континент прежней Земли.
Я поведал ей об открытом за истекшие века удивительном процессе, позволявшем приготовлять воду химическим путем, и Дева согласно кивнула, вспомнив порошок, которым мы пользовались. Но ведь порошок этот сперва нужно было приготовить, а мы лишь пользовались готовым продуктом; и я рассказал ей, как это делается, и о том, как порошок реагирует с воздухом, превращаясь в воду.
От Великого Редута отходили подземные трубы. Глубоко сокрытые от чудовищ в недрах земли, они пересекали Ночную Землю, поднимаясь к морям планеты.
Наани объяснила мне, что у жителей Малого Редута не хватало сил, чтобы соорудить подобные чудеса, но под их домом простирались огромные пещеры, вмещавшие загадочный Сельский Край, освещенный Земным Током; там же они погребали и своих усопших. Но прошедшие тысячелетия давным-давно нарушили прежний порядок. Анналы свидетельствовали, что подземным краем рано овладели мрак и запустение, и дух человека испытывал в этих землях великое неудобство; тамошние люди многие века казались подобием призраков, внизу не хватало шума и смеха. Не так было в прошедшие столетия, когда Земной Ток еще был силен в Меньшем Редуте, и его населял многочисленный, здоровый и отважный народ. Откровенно говоря, меня до сих пор удивляет, почему Моя Единственная оказалась такой красивой, здоровой и умной, полной жизненных сил. Но такова была она, сохраняя полное подобие той, что была в нашем времени Моей Единственной.
Потом я начал рассказывать ей о Нижнем из наших Полей, где находилась Страна Молчания, являвшаяся местом памяти всех великих миллионов, наполненная призраками сотен миллиардов утрат и скорбей, где в святости и величии обитала тайна молчания, воплощавшая все благородное и вечное, что когда-либо наполняло сердце человека во все усопшие вечности; дух человека, скитавшегося в этом краю, обретал великие крылья, отвагу и решимость; будучи один он никогда не ощущал себя там в одиночестве.
Дева притихла, слушая меня, и только глядела вниз блестящими глазами, полными слез и мыслей.
И вдруг спросила меня, не решил ли я предпринять свое путешествие, прогуливаясь в этих полях. Наани хотела похвалить меня. А я вдруг ощутил непонятное мне смущение. Но Дева избавила меня от ответа: встав на колени, она поднесла обе руки к моим щекам и попросила, чтобы я поглядел ей в глаза и понял, что она любит меня всей своей душой, всем существом.
Потом она поцеловала меня в лоб и умолкла, в своей задумчивости поглядывая на меня, и в глазах ее сиял святой огонь любви.
Ну а после того Дева снова села возле меня и вложила обе своих руки в мою ладонь; мне нравилось это, и ей было приятно доставить мне радость.
Ну а еще потом мы снова разговорились, и я рассказал Наани, кое-что из истории Старого Мира. Она и сама помнила — но как бы во сне — о днях света. Лишь память о нашей любви сохранилась в душе Наани, и она свидетельствовала, что прежде золотой свет царил над миром, но Деве казалось, что им окутаны воспоминания о прошлом счастье, и она не помнила о солнце. Тем не менее, воспоминания позволяли ей верить моему рассказу. А я помнил о нынешних днях, только чаще мне вспоминалась священная красота величественных закатов и тихих рассветов, некогда подготовивших дух мой к смирению перед смертью.
Тот, кто сопутствует мне мыслью, вне сомнения, и сам ощущал этот возвышенный восторг перед утраченными началами и неведомыми судьбами, который нисходит на душу в скорби заката или среди негромких обещаний нового рассвета.
Тот, кто сопутствует мне мыслью, вне сомнения, и сам ощущал этот возвышенный восторг перед утраченными началами и неведомыми судьбами, который нисходит на душу в скорби заката или среди негромких обещаний нового рассвета.
Тем не менее, почти утратив память о сих великих чудесах, мы помнили о своей любви, и это восхищало мое сердце; выходит, любовь действительно свята и бессмертна, и тот, кого она осеняет, имеет друга и спутника в жизни; у него есть все, что нужно на этом свете, и не познавший этого чуда напрасно прожил свою жизнь.
Еще я понял, что Наани не знает о мире, каким он был в том будущем веке, и не представляет, что в двух сотнях великих миль над нами покрытый снегами в вечном запустении лежит милый край наших старинных дней, — во мраке и безмолвии, навсегда отданный забвению и мраку. Надежда и любовь властны даже над мертвыми, и нет истинной смерти, но есть лишь умерщвление дней. Воистину, знание это печально для души и сердца, если помнят они время любви, светлой тайной окутывавшей душу, когда возлюбленная была рядом, удивляя собой сердце.
Однако довольно об этом, ибо человеку надлежит относиться к жизни с отвагой и мудростью: с равным спокойствием принимать и радости Бытия и печали, и встречать горе без горечи — с твердой душой.
Так обретается счастье, тогда в сердца наши снова приходит восхищение, ибо счастье не способно проникнуть в то сердце, что допустило в себя уныние.
Воистину довольно об этом, ибо повесть моя ждет меня, а рассуждения эти известны вам даже лучше, чем мне.
Потом я рассказал Наани о том, что рассказала мне металлическая книжица, а она удивлялась и восхищалась, радуясь неизвестному, и вдруг древнее воспоминание шевельнулось в ее душе, потому что она спросила, помню ли я то время, когда города все время ехали на запад.
Но память моя молчала об этом, и я поглядел на Наани с некоторым беспокойством, обнаружив пробел в собственных воспоминаниях… ведь мы всегда были должны сопутствовать друг другу в этом мире. Обращая свои мысли к этому времени, я всегда испытывал неясную печаль, невзирая на все старания сохранять мудрое спокойствие, впрочем, некоторая ревность полезна для воспитания духа — если только не позволять ей побеждать разум.
Я взглядом попросил у Наани помощи, но она и сама боролась с собственной памятью. Тем не менее, в итоге она не смогла сказать ничего определенного, ей привиделась — не очень отчетливо — великая металлическая дорога, две полосы, которые уходили к заходящему солнцу. Оказалось, что Наани все-таки помнит солнце, и оба мы ощутили странное удивление. Действительно, города странствовали по этой великой дороге, они вечно двигались с постоянной скоростью, оставляя позади себя ночь. Они следовали за солнцем, всегда оставаясь в его свете, избегая таким образом прихода ночи и жуткого холода, являвшегося вместе с ней. Одни города заезжали подальше, чтобы в утреннем свете возделать землю, потом они вновь торопились вперед, предоставляя следовавшим за ними возможность пожинать урожаи. И ночь приходила туда лишь через некоторое время после уборки урожая. Однако, как давно это было, Наани не могла вспомнить.
Дева рассказывала мне об этом, словно бы грезя наяву. Конечно же, она говорила о том времени, когда день сделался невероятно долгим, ибо наш мир устал кружить вокруг своей оси. В том веке всяк, кто оставался на одном месте, неизбежно погружался в морозную ночь, длившуюся, наверно, около года. Должно быть, в ту странную пору все человечество превратилось в скитальцев: ведь остаться без света значило умереть от ужасов свирепой ночи; всем приходилось ехать вперед, чтобы не разлучаться с солнцем. Странная жизнь, и вы, конечно, согласитесь со мной.
Расспрашивая Деву, я ощущал томление в сердце, боль ревности и печали. Ведь она говорила о той жизни, которую прожила, не зная меня. Должно быть, в том веке ее учил любви другой.
В вопросах моих уже звучало отчаяние, которое лишь усиливала моя слабость.