Перед ним лежал долгожданный закон о казачестве, вернее его проект, в лихорадочном темпе составленный войсковым правлением за эти суматошные часы. Прошло всего три дня, немыслимый по краткости срок, как закон рассмотрели все заинтересованные стороны, внеся в него свои предложения и дополнения, иногда очень серьезные.
Управляющий делами кабинета министров Гинс и министр социального развития Пепеляев, отвечающий за здравоохранение, просвещение, культуру и общественное призрение, внесли в него свои дополнения, касающиеся развития казачьих школ, фельдшерских и ветеринарных пунктов, культурных начинаний и прочего. Дополнение следующее — вопрос слишком серьезен и требует долгого рассмотрения вкупе с государственным решением для всех социальных групп Сибири на общих основаниях.
А если выразиться короче, то мнения сходились в одном — отложить сей вопрос и вдумчиво над ним поработать, дабы отнести его на все другое население заодно. С этим генерал был согласен, как и с пунктом, который говорил, что данные вопросы будут особо оговорены в специальном законе, который правительство примет позднее. А потому препятствовать проведению закона в основной его части они не станут.
В основной части были три раздела — войсковой статус с причислением в казаки крестьян и инородцев, военная и другая государственная служба и, самое болезненное, поземельное устройство.
С войсковым статусом министры разобрались на удивление споро и с общим согласием одобрили июньский закон адмирала Колчака и утвержденное им положение о войске. И с бурятским населением вопрос сняли быстро, разрешив причислить их в войско на особых основаниях, не подвергая коренной ломке жизненный уклад, земельные наделы и введя для инородцев облегченный порядок службы.
С предложением массового зачисления крестьян в казачество в Иркутском уезде все заинтересованные стороны согласились, но со скрипом. В Балаганском и Черемховском уездах поверстывание должно было пройти незначительное, и только тех селений, которые примыкают к бурятским стойбищам или к казачьим станицам. И объяснение давалось соответствующее — для компактного проживания казаков и стремления избежать осложнений от чересполосицы. Сохранялось куйтунское и нижнеудинское казачество, обустроенное еще до войны, а верхоленское, илимское и киренское министры предлагали упразднить либо переселить.
С последним планом атаман был полностью согласен, вот только дадут ли деньги на переселение? Терять полтысячи природных казаков, которые за двести лет, несмотря на все притеснения, так и не вышли из сословия, атаману не хотелось. Вся надежда на министра финансов Михайлова — сумма мизерная требовалась, если сравнить ее с ежедневным расходом на войну.
Окончательный вариант впечатлял — казачество увеличивалось в десять раз — с 15 тысяч до 150 тысяч населения, разделенных на три отдела, примерно равных по численности. Тунка и все села по Иркуту входили в первый отдел, где царило полное равенство — по одной трети крестьян, бурят и родового казачества с крестьянами из казаков. Второй отдел должен быть по левобережью Ангары, как раз на стыке трех уездов — Черемховского, Балаганского и Нижнеудинского. Сюда входили и все казачьи поселения по Или и Уде в последнем уезде. Половина приходилась на бурят, по четверти на селян и казаков — природных или из крестьян…
В третий отдел, самый большой, Яковлев предложил зачислить крестьянские и бурятские селения по правобережью Ангары от Байкала до Яндинской слободы за Балаганском. Здесь подавляющее преимущество было у бурят, которые составляли четыре пятых населения, остальные крестьяне. А вот природных казаков и крестьян из казаков едва набиралась с полтысячи…
— Благодарю покорно, но такой третий отдел нам не нужен! Они никогда казаками не станут, ибо там наши почти не проживают! Ну, Яковлев, сукин сын, вроде благо сделал, а на деле зло лютое! Нет, такие «казаки» нам без надобности! Они не станичниками станут, а вечной головной болью!
Оглоблин встал, прошелся по комнате — требовалось не менее десяти лет, чтобы произвести нивелировку всех поверстанных.
Насильственного зачисления не было — буряты, что жили рядом с казаками еще с семнадцатого года, соглашались, лишь бы соседи-крестьяне оставили в покое их огромные скотоводческие наделы в сотню десятин супротив крестьянской дюжины.
И поверстанное крестьянство вряд ли уговаривать придется — все наделялись полным казачьим паем в тридцать десятин, освобождались от налогов и переводились служить в пластуны, где затраты на снаряжение были в 5 раз меньше, чем конным казакам. Сплошная выгода от перехода…
«Нет, подвох здесь отсутствует», — решил про себя генерал, внимательно рассматривая проблемы казачьей службы. Триумвират «служивых» — военный министр Сычев, командующий армией Арчегов и министр внутренних дел Яковлев, имели разные предложения, но верх взял командующий. Оно и понятно — за ним открытая поддержка Вологодского и Михайлова и сила, ощетинившаяся штыками и орудийными башнями бронепоездов.
Требования Арчегова облегчали службу казачества куда больше, чем предложения самого атамана. Не соглашаться было бы безумием, тем более что сычевский вариант представлял простую переписку старого закона 1911 года. Остальное — довольствие, выплата пособий, снаряжение за казенный счет в военное время и прочее — полностью отвечало чаяниям казаков.
Листы с поземельным устройством атаман просмотрел три раза, молча качая головой — Серебренников и Яковлев удовлетворили все требования, даже больше того. Тридцать десятин земли отводили на каждого казака, бурятам же оставляли намного больше. В войсковой запас передавали все казенные земли, в основном тайгу и сопки, что имелись на казачьей территории. О таком внимании раньше даже в горячечном бреду не мечталось. Видно, клюнул жареный петух министров, понимают, что война с большевиками будет долгой и затяжной. На крестьян надежды мало, а казаки всю тяжесть борьбы на себе вынесут.
Подвоха атаман не нашел, Яковлев даже приписал — «дополнительное наделение казачьих дворов будет произведено с принятием соответствующего пункта в законе о службе в армии». Вот как — даже нарезку лишнюю обещает, какой тут подвох! Но ночь длинна — еще раз прочитать можно.
Сердце неожиданно защемило — хоть за эти дни бумаги были читаны-перечитаны много раз всем войсковым правлением, буквально вынюхана каждая буква министерских предложений, а что-то не так на душе. Тяжко! Заветная мечта вроде сбылась, но почему-то не радостно, а тревожно. И яковлевская ехидная улыбка не выходила из памяти. Таких давить надо, как клопов, а не министрами делать!
Оглоблин вспомнил, как прошлым летом разоружили дивизион, а его самого посадили под арест. Инициатором был Сычев, давний недруг. Ему плевать на интересы казачества, для него главнее свое положение упрочить. А Яковлев, пользуясь случаем, проехался по Тунке, выбивая из казаков подати. Правда, номер у ушлого губернатора не прошел — станичники знали свои права. Тогда в ход пошел отряд особого назначения, но на силу нашлась ответная сила, хотя часть имущества казаки потеряли.
А сейчас эта парочка прямо сочится радушием, так закон быстро пропихнули, льготами обильно сыплют. В друзья набиваются, а губернатор даже «дополнительные нарезки» обещает. Нет, нельзя им верить, ибо волки в шкуры агнцев обрядились. Ничего уже не сделаешь — к утру нужно перепечатать начисто бумаги, подписать, выражая свое согласие. Отдать Гинсу и поехать с ним в Черемхово. Там к вечеру правительство примет долгожданный закон.
— Но где еще подвох? Не могут эти крысы без подлости жить, — пробормотал атаман, и при свете свечи снова сел просматривать исписанные листы.
— Полностью уничтожены 266-й и 267-й полки 89-й бригады. Красные потеряли убитыми, ранеными и пленными полторы тысячи человек. Нами захвачено два трехдюймовых орудия, к ним сотня снарядов, 13 станковых и 7 ручных пулеметов, более тысячи винтовок, боеприпасы и снаряжение, — Фомин говорил своим обычным, спокойным, без малейшей нотки торжества голосом.