Узел в пивном баре не работал, подсевшие батарейки не позволяли навести связь прямо со стола, так что ей пришлось извиниться перед Ксаббу и, щурясь на послеполуденном солнце, выйти на улицу в поисках общедоступного узла. Район был не из лучших; по асфальту несло ветром, как осенние листья, огрызки пластиковой пленки, на обочинах валялись пустые бутылки и ампулы в бумажных пакетиках. Прежде чем она нашла узел, исписанный граффити, но действующий, пришлось протащиться целых четыре квартала.
Странно было видеть совсем рядом с наманикюренным мирком политеха совсем другой, мир энтропии, где все обращалось в пыль, мусор, ошметки сухой краски. Даже газончик вокруг общественного узла был сугубо формальный – клок выжженной земли и тощей сухой травы.
Рени подергала вилку разъема в розетке, пока не достигла чего‑то, напоминающего нормальный контакт. Узел был голосовой, и ей пришлось выслушать с дюжину телефонных гудков, прежде чем кто‑то поднял трубку.
– Ч‑что там? – пробурчал ее отец.
– Папа? На мой пульт шел звонок. Это Стивен меня вызывал?
– Этот шкет? Нет, девочка, я сам звонил. Я хотел сказать, что больше т‑терпеть не намерен. Мужику надо отдыхать. Твой братец, он и приятели его, шумят слишком. Я ему велел прибраться в кухне, он говорит, не его дело…
– Это не егодело. Если он убирает комнату…
– Уймись, девка. Вы все думаете, отца можно вот так вот заткнуть. Так я этого поганца выставил за дверь, чтоб ему пусто было, и если ты сейчас же не придешь и не приберешь, что вы тут развели, и тебя в‑вышвырну.
– Ты – что? Что значит – вышвырнул?
В голосе Длинного Джозефа зазвучали пьяно‑хитроватые нотки.
– Сама слышала. Вытурил из дома эту хитрую задницу. Хочет стоять с приятелями на ушах – у них пусть и живет. А мне нужен покой.
– Ты… ты!.. – Рени с трудом сглотнула. Когда на ее отца находило такое настроение, он только и ждал, с кем бы повздорить; а заряд уверенности в собственной правоте позволял ему затягивать ссору на много дней. – Это нечестно. Стивену нужны друзья.
– Не нравится – можешь убираться за ним вслед.
Рени повесила трубку и долгие секунды глядела на тонкую полоску желтой кадмиевой краски, проведенную по стенке узла, длинный хвостик граффити столько сложного, что Рени не могла ничего в нем разобрать. Глаза ее наполнились слезами. Бывали минуты, когда она понимала стремление к насилию, заставлявшее малолетних сетевиков понарошку разносить друг друга в клочья из пулеметов. Иногда она понимала даже тех, кто берет в руки настоящие пулеметы.
Когда она выдергивала шнур, вилка осталась в розетке. Рени тупо глянула на оборвавшийся шнур, потом швырнула его на пол. Там он и остался, как маленькая дохлая змейка.
* * *
– Ему всего лишь одиннадцать! Ты не можешь вышвырнуть его только за то, что он шумел! В конце концов, по закону он имеет право тут жить!
– А, теперь ты меня еще в полицию потащишь, девка? – По рубашке Длинного Джозефа расползались мокрые пятна под мышками. Ногти на босых ногах были длинные и желтые. В эту минуту Рени его ненавидела.
– Ты не можешьтак поступить!
– И ты иди! Иди‑иди, нечего таким умникам в моем доме торчать. Я твоей матери говорил, пока жива была покойница, – зазнается эта девчонка. Вид на себя напускает!
Рени шагнула к нему, обогнув стол. Голова ее, казалось, вот‑вот взорвется.
– Ну давай, выброси меня, старый болван! А кто будет для тебя стирать, готовить? Долго ты протянешь на правительственных харчах, без моей зарплаты?
Джозеф Сулавейо тоскливо всплеснул длинными руками.
– И это ты мне говоришь? Мне, который тебя родил? Который тебя в школу эту африканерскую гонял, чтобы ты ерундистикой своей компухерной занималась?
– В школу я ходила сама.
– Головная боль превратилась в шипастый ледяной шар. – Это ячетыре года впахивала в кафешке, прибираясь за другими студентами. Теперь у меня есть хорошая работа, а я вынуждена, придя домой, за тобой мусор выгребать. – Рени схватила грязный стакан, в котором засохли с прошлого вечера остатки молока, хотела грохнуть его об пол, чтобы тот разлетелся на тысячу острых осколков вроде тех, что уже звенели в ее голове, но через секунду поставила стакан обратно и отвернулась, тяжело дыша. – Где он?
– Где кто?
– Черт бы тебя драл, ты прекрасно знаешь кто!!! Где Стивен?
– Откуда мне знать? – Длинный Джозеф шарил в буфете, выискивая выпитую два дня назад бутылку дешевого вина. – С дружком своим драным ушел. Этим, Эдди. Куда ты вино мое задевала, девка?
Рени развернулась и ворвалась в свою комнату, с грохотом захлопнув за собой дверь. Говорить с отцом было совершенно невозможно. Зачем она только пыталась?
На столе стояла фотография – отец двадцать лет назад, высокий, красивый, темнокожий. Рядом стояла мать в сарафане без бретелек, прикрывая глаза ладонью от маргейтского
– Ее тут нет, но она сказала, что не против.
Рени нахмурилась.
– Все равно, попроси ее позвонить. Я с ней поговорить хочу. Стивен, не вешай трубку!
– Тут я. – Голос у него был мрачный.
– Что с Соки? Ты так и не сказал, он появился в школе после… ну, когда у вас были неприятности?
Стивен поколебался.
– Он болел.
– Знаю. Но в школу‑то он пришел?
– Нет. Его предки в Дурбан умотали. Кажется, они там с какой‑то тетушкой живут.
Рени побарабанила пальцами по пульту, пока не сообразила, что едва не оборвала связь.
– Стивен, включи, пожалуйста, видео.
– Сломалось. Эддина сестренка уронила блок.
Рени пришло в голову, что это может оказаться и враньем – может, Стивен с приятелем занимаются какой‑нибудь дрянью и не хотят, чтобы их видели. Она вздохнула. До квартиры Эдди сорок минут на автобусе, а сил у нее никаких не осталось. Ни на что.
– Позвони мне завтра, когда вернешься из школы. Когда мама Эдди вернется?
– Скоро.
– А вы двое чем заниматься будете, пока она не вернется?
– Ничем. – В голосе брата определенно прозвучала нотка самозащиты.