Голова немного кружилась, и лететь хотелось все выше и выше. Парить над миром, оказывается, было так просто! Теплое весеннее дуновение перенесло ее из апреля в май. Все будет прекрасно! Музыка звучала по-прежнему. Даже досадные мелочи оборачивались теперь в ее пользу. Как в том случае, например, когда, будучи приглашенной в гости все тем же Виталиком (Приходи, Виктория, правда… Без тебя как-то не так…), она снова, прособиравшись все с теми же своими двумя несчастными платьями, позабыла о времени и опоздала чуть ли не на сорок минут. Нервничала еще, дура такая, перед тем, как нажать кнопку звонка. Но едва узрела в дверях глуповато расплывшееся лицо Виталика, а за ним – нахмуренного Шизоида, который, видимо, так и торчал, дожидаясь ее, в прихожей, как с предельной ясностью сразу же поняла, что даже если бы она опоздала на час или на два, то, по мнению остальных, она бы, тем не менее, пришла вовремя.
Это ощутилось, едва Вика переступила порог комнаты. Ничего особенного она сама вроде бы не делала и не говорила. Вела себя, как обычно, разве что немного свободнее. И однако уже через пять минут после того, как Виталик усадил ее в кресло рядом с торшером – кстати, то самое кресло, где когда-то уединялись Алечка с Витькой, – все мальчишки как-то незаметно переместились со своих мест и, толкаясь, сгрудились возле нее, будто притянутые магнитом.
Рюша принес ей бокал пузырчатого шампанского, сам Виталик – поднос с ароматным чаем и пару пирожных, Витька – каемчатую салфетку, которую тут же суетливо постелил на колени, а медлительный Шиз, до которого все всегда доходило в последнюю очередь, вздув под футболкой бицепсы, немного развернул ее кресло, так что Вика была теперь как бы окружена венчиком собеседников. Кто-то даже протиснулся между стеной и торшером. Ей, признаться, лень было оглядываться – кто именно. И к тому же все они совершали множество лишних движений: нагибались, подсовывались, старались как бы случайно до нее дотронуться, душ горячих прикосновений омывал тело, и еще все они непрерывно – говорили, говорили и говорили. Как будто прорвало стену томительного молчания. Рюша, например, сообщил, что за экзаменами в этом году будет наблюдать специальная комиссия гороно, есть такое постановление, школу решено сделать образцово-показательной по району. Так что не волнуйся, Савицкая, никого не завалят… Набитый мускулами Шизоид гремел басом о недавних соревнованиях по тяжелой атлетике. Представляешь, Савицкая, сам Василий Беглов присутствовал. Ничего мужик, понимающий, сказал про меня, что материал – годен. Сгибал руку и предлагал пощупать круглое железо под кожей… Виталик тоже ежеминутно вклинивался с рассказами о своих бабочках. И даже Серега-лохматый, в классе косноязычный и ранее никогда не высовывавшийся, (он-то как раз и втиснулся, оказывается, между стеной и торшером), тоже попискивал что-то насчет – куда в этом году поступать, где какой конкурс, и что где учитывается. Сам, кажется, собирался чуть ли не в Университет. – В университет? – А ты как, Савицкая, думаешь? – Что же касается Витьки, который на фоне достижений Шизоида несколько стушевался, то сегодня он просто не походил на самого себя. Вежливый такой, чрезвычайно внимательный, на лету буквально угадывающий любое желание. Вика не очень понимала, как с ним надо держаться. Было сильное искушение вести себя намеренно холодно; окатить презрением, отвернуться, когда он к ней обращается, наподдать, как в детстве: вот тебе за Алечку, дураку такому. Но ведь может, дурак такой, опять побежать к своей Алечке.
В общем, она кивала всем, чтобы никого не обидеть, смотрела на всех, тем более, что они сами подсовывались в надежде оказаться поближе, старалась, насколько могла, приветливо ответить каждому. Она была возбуждена атмосферой восторга вокруг нее. Атмосферой всеобщего обожания, которого она никогда ранее не испытывала. Точно она представляла собой сейчас яркий свет среди тьмы, и мальчишки, как безмозглая мошкара, летели к нему.
Кружились, ослепленные тем, что, вероятно, казалось им счастьем. Бились о стекло лампы, рискуя сгореть. Инстинкт, гнавший их к свету, был сильнее всего… Выпевал что-то в углу забытый магнитофон. Шампанское пощипывало язык сладкими холодными пузырьками. Вике было очень приятно, что ее так жадно разглядывают. Свобода того, что она может себе позволить, казалась необыкновенной. Мелькнула даже сумасшедшая мысль – продемонстрировать себя, как это в прошлом году сделала Лерка: расстегнуть блузку и вывалить грудь на всеобщее обозрение. А что? Вот было бы здорово! У мальчишек, наверное, глаза на лоб вылезут. Правда, вываливать ей по-настоящему, в общем, нечего. Слава богу, не Лерка какая-нибудь, коровьего вымени не имеется. Однако и у нас тоже кое-что есть. Есть, есть у нас кое-что! Вика, как бы играя сама с собой, взялась за верхнюю пуговицу. Расстегнуть она, конечно, не расстегнет, но было забавно видеть, как все зрачки сразу же прилипли к этому месту. Виталик даже непроизвольно сглотнул, бедненький. Ничего, Виталика она как-нибудь облагодетельствует. Ее насторожило лишь то, что Шизоид при этом как-то недовольно нахмурился. Что ему тут не понравилось? Наверное, дурачок, ревнует.
И вдобавок, несмотря на радость, горячо бьющую в сердце, было несколько неудобно, что они все вот так вокруг нее сгрудились. Присутствовала в этом некоторая чрезмерность. Будто на сцене – в ослепительном перекрестье софитов. Она мельком заметила, что Алечка, неожиданно оставшаяся в одиночестве, с напряженным вниманием рассматривает блещущие перламутром ногти – изучит один палец, согнет его, как будто для того, чтобы не забыть, чуть довернет руку, не торопясь, перейдет к следующему, и что Лерка рядом с ней, на диване, по-видимому, уже дошла до высшей точки кипения – щерится, точно кошка, постукивает пальцами по подлокотнику. Вот – решительно встала, приблизилась к Рюше и что-то ему шепнула. А подавшийся вперед Рюша, не дослушав, отмахнулся от нее, как от мухи. Значит, никакой вырез досюда не помогает? Урок на будущее. И все равно стало неловко: зачем он так? А с другой стороны, поднимало змеиную голову остренькое злорадство. Получи, Лерочка, то, что заслуживаешь. Это тебе не выменем по углам трясти. И потом, что значит «неудобно»? Как она тогда, в классе, выразилась? Неудобно на потолке спать – одеяло сваливается.
Неловкость, тем не менее, ощущалась. И потому, когда Витька с некоторым звенящим отчаянием в голосе – чувствовал, вероятно, что Шизоид его оттесняет – предложил не сидеть просто так, а организовать танцы, Вика сразу же откликнулась на его слова.
– Правда, давайте-давайте!.. – весело согласилась она. Уж танцевать с ней все вместе они не смогут. – Пошли-пошли, Витенька!..
Упреждая Шизоида, пока еще только соображающего что к чему, она цепко схватила под локоть нисколько не более догадливого Витьку, – ну, пентюх какой, что же это его Алечка не обтесала? – и почти силой выволокла на середину комнаты.
Сразу же образовались другие пары.
– Свет, свет выруби!.. – попросила Лерка, обрушившаяся на Рюшу.
Рюша хлопнул ладонью по выключателю.
Теперь горел только торшер, отмеривающий желтый круг на паркете. А из верхних углов комнаты провисли пологи темноты.
Прибавили звук в магнитофоне.
Стало уютнее.
Вика, склонив голову на плечо, плыла, поддерживаемая неловко переминающимся Витькой. Приоткрыла один глаз и хитро спросила:
– Алечка тебе уши за это не надерет?
– За что?
– За то, что ты сегодня – со мной.
– Какая Алечка? – недоуменно вскинулся Витька.
И было ясно, что говорит он это абсолютно серьезно, что ни о какой Алечке он в данный момент – ни сном, ни духом, Алечку он уже давно и прочно забыл – забыл так, что даже не сразу сообразил о чем речь.