Фэй не ошиблась: до границы Анклава было с полкилометра, и я уже различал паутину мелких проходов на юге и две щели, располагавшиеся немного севернее. Обе они казались достаточно просторными: устье одной – стометровой ширины, другой – метров сто пятьдесят, и дальше – прямые рукава средь стен вуали, будто ущелья, прорезанные в невидимых горах. Они уходили на юго-запад, к Тиричмиру [2] и Кабулу, совпадая с маршрутом экспедиции, и мой пеленгатор показывал, что где-то неподалеку от более широкого устья торчит вторая вешка. Минуем ее и попадем в зачарованную страну, где не работают видеокамеры, магнитофоны и рации, куда не добраться на танках и джипах и даже на лошадях – умрут, но не приблизятся к вуали… И потому мы пойдем пешком, потащим немалый груз, будем смотреть, запоминать, записывать – просто на листах бумаги, как делалось в этом мире издревле. Это наша официальная цель – смотреть и запоминать, пересекая Анклав, Бактрийскую пустыню, с северо-востока на юго-запад, от китайского Кашгара до иранского Захедана. Что же до целей неофициальных, то они у каждого свои, и пока мне в них не разобраться. Я заперт в своем человеческом теле, как в темнице, и редко могу уловить отзвуки мыслей – то, что здесь зовется телепатией. Впрочем, грех жаловаться: на Сууке я и этого не слышал.
Мои спутники разобрались со снаряжением и навьючили на спины рюкзаки. Каждому – по силам: Фэй – пятнадцать килограммов, нам с Макбрайтом – по тридцать, ад-Дагабу – сорок. Однако гигант-суданец выглядел так, словно сумел бы без труда прихватить Цинь Фэй со всей ее поклажей. Насколько мне помнилось, он был чемпионом Африки по многоборью, а значит, являлся разносторонней личностью, способной прыгнуть в Ниагарский водопад, свернуть гиппопотаму шею и переплыть Ла-Манш – зимой и непременно в самом широком месте. Конечно, я имею в виду не олимпийское многоборье, а то, которым занимаются экстремалыцики, люди слегка повернутые – хотя, если судить с разумных позиций, на этой планете повернуты все. В том числе и Арсен Даниилович Измайлов; как-никак, я тоже человек.
Макбрайт пошарил в кармане, вытащил плоскую фляжку и протянул ее Фэй.
– По традиции, босс?
– По традиции! – Кивнув, я вскинул руку: – Путь тяжел, но мы сильнее!
Фэй пригубила, Сиад – даром что мусульманин! – сделал основательный глоток, я тоже приложился не без удовольствия. Старый французский коньяк, какой вкушают лишь миллиардеры! Макбрайт отпил последним, вылил янтарную жидкость на песок и отшвырнул флягу.
Все, конец ритуала! Я не одобряю тяги землян к символике, но в данном случае некий торжественный акт казался вполне уместным. Как принято у экстремалыциков, он означал, что мы идем в поход командой, что будем делить каждую каплю воды и крошку концентрата, не поддаваться слабости, смешивать с партнером пот и кровь и защищать его до последнего вздоха. Глоток вина, рукопожатие и слово о том, что мы сильнее самой тяжелой дороги… Высокие звезды! Если б другие земные проблемы решались с такой же легкостью!..
Фэй, тоненькая, высокая, изящная, как фарфоровая статуэтка, начала подниматься по склону. За нею двинулся Сиад; желтый комбинезон, желтый шлем и желтый рюкзак делали его еще огромней, кисти рук и лицо казались по контрасту угольно-черными. Губы, на удивление узкие для чистокровного нуэра [3] , были плотно сжаты; если Сиад и обращался к Аллаху, то для меня это прошло незамеченным. А вот Макбрайт молился, беззвучно шевеля губами, и, хоть мой скромный ментальный дар не позволял услышать его мысли, я ощутил направленный вверх поток энергии. Я мог бы перехватить ее, впитать, чтоб не расходовалась зря, но сей поступок был несовместим с земной моралью и с этикой Уренира. Как говорится, богу – богово, кесарю – кесарево… К счастью для кесаря, то есть для меня, на Земле имелись столь щедро делящиеся своей энергией секвойи, а также буки и дубы.
Как говорится, богу – богово, кесарю – кесарево… К счастью для кесаря, то есть для меня, на Земле имелись столь щедро делящиеся своей энергией секвойи, а также буки и дубы.
Мы перевалили через пологий гребень, и Цинь Фэй замерла в своей любимой позе, откинувшись назад и чуть склонив головку. На ее полудетское личико легла тень раздумья: какую избрать дорогу, в какую из двух щелей нырнуть? Паутина, разумеется, исключалась: в этом хаосе мелких, беспорядочно ориентированных крысиных нор мы могли блуждать неделями, упираясь в пазухи и тупики.
– Туда! – Фэй протянула руку, и я понял, что избран более широкий проход – тот, в котором нас поджидает вешка с радиомаяком. Все-таки есть у девочки чутье! Мы прошли три сотни шагов, двигаясь вдоль незримой границы Анклава, потом еще немного – Фэй выводила нас к самой середине щели.
Здесь девушка остановилась и, будто прощаясь, подняла лицо к солнцу, щуря темные раскосые глаза.
– Рукав очень широкий, – как бы подчеркивая это, она развела руки в стороны. – Пойдем по осевой линии.
Можно отступать влево и вправо на тридцать-сорок метров.
– Лучше этого не делать, – поспешно добавил я. – Двигайтесь следом за Фэй. Так надежнее.
– Как скажете, приятель. – Макбрайт коснулся плеча девушки и произнес: – Что еще заметила юная леди? Проход прямой? И что в конце? Развилка или бассейн?
Под бассейном, согласно общепринятой терминологии, понимают район стабильности километровой и более величины, полость помельче зовется карманом, а совсем крошечная – пазухой. Все эти зоны и зонки соединены щелями и проходами-рукавами, и все это вместе напоминает кусок деревяшки, источенный трудолюбивым червяком. Очень большой кусок на месте бывшего Афганистана – полторы тысячи километров в длину и тысяча в ширину.
Цинь Фэй повела плечом, сбросив руку Джефа.
– Я не всесильна, мистер Макбрайт! Я чувствую, что проход прямой – очень прямой, широкий и длинный… Не могу различить тупик или значительное расширение.
Я видел дальше ее – за грядой холмов проход разветвлялся, и к вечеру мы вполне могли бы добраться до этой точки. Там, перед разветвлением, был бассейн, но его размеры мне оценить не удавалось. Я тоже не всесилен.
– Наша птичка-экстрасенс тупик не видит… – негромко пропел Макбрайт и повернулся ко мне: – Отлично, сэр! Кажется, нам повезло?
– Дойдем до Захедана, узнаем, – неопределенно промолвил я и кивнул Фэй: – Вперед, девочка!
Трое моих спутников разом подобрались. Сосредоточенные лица, прищуренные глаза, четкие экономные движения… Это мне было знакомо. Главное, что раскрывает в человеке экстремальный спорт, заключается в даре точного расчета и осторожности, а не в физической подготовке или каких-то особых умениях. Да, мы способны влезть на отвесную скалу, пересечь пустыню без пищи и почти без воды, выпрыгнуть из самолета, оставив в кабине парашют, сломать хребет аллигатору и справиться с любым транспортным средством от батискафа до дельтаплана. Но это дело опыта и тренировки, тогда как расчет и осторожность – качества врожденные. Экстремалыцик помнит, что смысл его игрищ не в том, чтобы победить, а чтобы победить и выжить. Ведь мы соревнуемся не друг с другом, а с собственной человеческой природой, доказывая, что она не так слаба и уязвима, как представляют медики и физиологи. Выигрыш в этом соревновании – жизнь, проигрыш – смерть.
Мы пересекли границу Анклава.