Очень быстро, под волновым облучением, так же, как было с тобой на их корабле. Потом младенца помещают в инкубатор… не совсем в инкубатор, это скорее установка для ускоренного физиологического развития. Йо не смогла описать эту машинерию. Она знает только, что вышла из нее взрослым человеком примерно через год. Взрослым, владеющим языком и даже кое-какими профессиональными навыками… Вот и все ее детство. Для нее ребенок – чудо из чудес.
– А она сама… то есть вы оба… ты и она…
– Нет, Эби, нет, у нас детей не будет. Ее каста тхо бесплодна.
– Но бесплодие лечится!
– Это не болезнь, не бесплодие земной женщины, Абигайль, ее организм просто не вырабатывает нужных гамет [15] . С этим ничего нельзя поделать, милая. На Лунной базе и здесь, на Земле, ее смотрели лучшие специалисты… смотрели тщательно, ты уж мне поверь! Да и не в этом дело.
– Не в этом? Ты меня пугаешь, Павел! В чем же?
– В том, что мир фаата рационален до конца. Старость так же непродуктивна, как юность, и поэтому тхо долго не живут. – Долгая, долгая пауза. Затем: – Я не знаю, сколько ей осталось.
Смоленск, 2093 г.,
усадьба в микрорайоне Холмы
– Скажи, Пол: т'тайа орр н'ук'ума сиренд'аги патта.
– Тетайя оррр нукума сирентахи пата… Похоже, тетя Йо?
– Нет, малыш, нет. Не тетайя, а т'тайа, не нукума, н'ук'ума… У тебя такой хороший, такой гибкий язычок, щелкай им в нужном месте. Послушай еще раз: т'тайа орр н'ук'ума сиренд'аги патта… Теперь повтори.
– Т'тайа оррр н'ук'ума сирент'аги патта!
– Уже гораздо лучше. Орр, орр, орр… Не надо сильно раскатывать звук. А в слове «сиренд» окончание звонкое – сиренд, сиренд, сиренд'аги. Лучше, если ты будешь не говорить, а петь. Споем вместе?
– Да, тетя Йо. Т'тайа орр н'ук'ума сиренд'ага патта!
– Замечательно, мой хороший! Ты понимаешь, что это значит?
– Сиренд вылез на солнце и греется на теплых камнях. Сиренд – такая ящерица с блестящей синей шкуркой… водится в Новых Мирах, про которые ты мне рассказывала…
– В одном из Новых Миров, малыш. На Т'харе… Это мир, в котором я жила.
– Он дальше Марса?
– Дальше, Пол.
– Дальше Юпитера?
– Гораздо дальше. Он лежит у Провала, на границе галактического рукава, и свет до него идет целых два столетия.
– Ты скучаешь по нему?
– Нет. Пожалуй, нет… Там у меня не было близких, а здесь ты, и твоя мама, и Павел… И на Земле гораздо красивее, чем на Т'харе.
– Но я все равно хочу увидеть Т'хар. Когда я вырасту и стану астронавтом, мы полетим туда все вместе – ты, я, дядя Павел и мама.
– Боюсь, Пол, нам не будут рады.
– Почему?
– Я объясню тебе это, но не сейчас, как-нибудь попозже. Сейчас мы должны говорить на фаата'лиу, чтобы ты все понял правильно. Ты не забыл, что такое фаата'лиу?
– Конечно, не забыл. Это язык бино фаата.
Смоленск, сентябрь 2094 г.,
усадьба в микрорайоне Холмы
– Мама, почему дядя Павел плачет?
– Разве он плачет, сынок? На его лице нет слез.
,
усадьба в микрорайоне Холмы
– Мама, почему дядя Павел плачет?
– Разве он плачет, сынок? На его лице нет слез.
– Он плачет. Я чувствую. Здесь. – Детская ладошка касается лба. – И ты тоже плачешь. Мама, почему?
Долгое молчание.
– Наверное, ты прав, мой мальчик. Мы оба плачем, дядя Павел и я. Люди горюют, когда уходят близкие, уходят навсегда. Я не хотела тебе говорить… Йо умерла. Ты ведь понимаешь, что это значит?
– Касс'иро тан… То есть я хотел сказать – я понимаю и не понимаю. Умирают старые, а тетя Йо была молодой и такой красивой… Как она могла умереть?
– Ты же знаешь, Пол, что она не человек… не человек Земли. Мы живем семьдесят, и восемьдесят, и даже сто лет, а Йо не могла прожить столько. Она была фаата.
– Но она говорила мне, что фаата живут очень долго и никогда не стареют. Разве это не так?
– Есть разные фаата, милый, как разные народы на Земле. У таких фаата, как Йо, жизнь недолгая.
Молчание.
– И она больше к нам не придет? Никогда-никогда? Не будет меня учить, говорить со мной на фаата'лиу, рассказывать о Т'харе, о Новых Мирах и большом корабле, на котором прилетела на Землю? Я не хочу так! Я хочу, чтобы она жила! Разве это трудно – просто жить?
– Есть вещи, Пол, которые нам неподвластны. С ними надо смириться и перенести горе с терпением и мужеством. Посмотри на дядю Павла… посмотри, он сидит на скамейке в нашем саду, глаза его печальны, но слез в них не увидишь. Он сильный человек, наш дядя Павел…
– Но внутри у него темнота. Я чувствую, знаю… Слез нет, но он плачет… – Пауза. – Я пойду к нему, мама?
– Иди, сынок.
Смоленск, октябрь 2094 г.,
усадьба в микрорайоне Холмы
– Пол, это господин Клаус Зибель из ОКС. Он будет…
– Простите, мэм, просто Клаус. А ты – Пол… Пол Ричард Коркоран… Знаешь, ты очень похож на свою маму. Какая у тебя интересная комната… столько снимков, и все голограммы… Я вижу, на них капитан Литвин… здесь – на Меркурии, а здесь – в Поясе Астероидов… А это где?
– На Аяксе. Там два солнца, господин Клаус, зеленое и красное.
– Называй меня Клаусом, Пол. Я, конечно, старше тебя, но ненамного, всего лет на двадцать. Сущий пустяк, не так ли? Хорошая у тебя комната… и окна прямо в сад… а в саду еще астры цветут… Скажи, почему погашены эти два снимка – тот и вот тот?
– Мама говорит, такой обычай – не включать голограммы сорок дней. На них тетя Иоланда. Она умерла, Клаус.
– Ты хотел сказать – Йо?
– Я хотел сказать Иоланда, потому что так ее все звали, кроме нас с мамой и дяди Павла. Но ты из ОКС, и ты знаешь, что она была Йо.
– Знаю. Включи, пожалуйста, эти снимки. Включи для меня, на пять минут.
Молчание.
– Красивая… Жаль, недолго у вас прожила…
– Она здесь не жила. У нее и дяди Павла есть свой дом.
– Я оговорился, Пол. Я хотел сказать – у нас на Земле. Она была твоим другом?
– Да, Клаус.
– А другие друзья у тебя есть? Кто они?
– Коля.