Для него, умудренного возрастом и опытом, это было понятно. Грхаб, всевидящий и всеслышащий Грхаб, являлся его учителем, а этих троих он учил сам - и, как всякий наставник, ощущал ответственность за их жизни. Ведь сказано в Книге Повседневного: боги говорят с юношей устами вождя, отца и старшего брата… Так что для своих телохранителей он был и учителем, и властелином, и отцом, и старшим братом.
Бритунский рапсод заканчивал песню славословием в честь господина Бритайи и самого божественного Сеннама-Странника, покровителя путешествующих, Владыки Бурь и Ветров. Голос его был подобен клекоту орла:
Велик светлый господин,
Отважный, неуязвимый,
Избранный Кино Раа!
Боги явили ему милость,
Сам Странник коснулся его руки,
Направил его, дал силу,
Помог сокрушить Паннар-Са!
И пусть о том знают все.
Я, О'Каймор, сказал!
Песню эту, одно из многих сказаний Саги о Восточном Походе, сегодня исполнили для Амада, для другого странника, пришедшего в Бритуйю почти из столь же далеких мест, как и сам Дженнак, но не в запада, а с востока. Амад Ахтам, сын Абед Дина, не был воином и предводителем воинов и путешествовал ради собственного удовольствия, а также в поисках сказочной земли, где царят мир, справедливость и полное благолепие. Такого края он не нашел, зато за восемь лет странствий с избытком нахлебался всяких горестей - довелось ему побывать нефатским рабом, гребцом на галерах разбойников-мхази, пленником в Лизире и Атали. Наконец попал он в лапы дикарей, что бродили в лесах Ближней Риканны, а оттуда - прямиком в Лондах, во дворец Великого Сахема. Но характер у Амада был легким; хорошее он помнил, а плохое предпочитал забывать - не в пример своим соплеменникам, отличавшимся, по его словам, мстительностью и злобой. Кроме новых песен и нравов далеких земель его интересовали языки. Он обладал редкостной восприимчивостью к чуждым наречиям и знал их едва ли не все, какие имелись в бассейне Длинного моря; появившись же в Лондахе, он выучил бритский, одиссарский и кейтаб едва ли не в шесть месяцев.
Дженнак вспомнил об этих его талантах, когда сказитель-бихара, почтив певца глубоким поклоном, произнес:
– Хотелось бы мне, светлорожденный господин, услышать эту историю на языке твоей родной земли. Он так мелодичен и приятен, что я, внимая шелесту дубовой кроны, - новый поклон в сторону бритского певца, - невольно повторял все сказанное, но словами, пришедшими из края благоуханных магнолий. Конечно, в меру ничтожных сил моих и способностей, дарованых светозарным Митраэлем! Я, скромный сказитель, уверен, что в земле твоей есть великие певцы, и рядом с ними мой голос - писк комара против соловьиных трелей. Вот бы послушать их!
– Послушаешь, - молвил Дженнак, кивком разрешая бриту удалиться. - Послушаешь, сказитель, если отправишься со мной на ту сторону Бескрайних Вод. Только не в край магнолий, а в страну гор и прекрасных дворцов под золотыми кровлями. Язык тех мест еще приятней одиссарского, а бог, хранящий их, во многом подобен твоему Митраэлю.
Он заметил, как дрогнули руки Ирассы, сложенные на коленях, как шевельнулись его усы, и усмехнулся. Потом взглядом показал Хирилусу на кувшин, и слуга тотчас наполнил кубок Амада.
– Не об этом ли божестве ты говоришь? - Сказитель поднял глаза к солнцу, чей щедрый послеполуденный свет струился над широким Теймом, омывал город, раскинувшийся у подножия холма, дубовые рощи на другом берегу реки и темные поля, еще не подернутые зеленой дымкой первых всходов. - Если о нем, мой господин, то значит, ты собираешься в Арсолану. Но бог ее все-таки не похож на Митраэля.
Но бог ее все-таки не похож на Митраэля. Митраэль вечно сражается с темным Ахраэлем, да будет тот проклят, сожжен и развеян над знойными песками! А всякий, кто коснулся оружия, даже божественного топора с лунным лезвием, поневоле становится жесток и карает нарушивших волю его. Не прими сказанное на свой счет, господин, ведь мы говорим о богах, не о людях! Да и боги твои иные, совсем иные… даже Провидец Мейтасса, даже грозный Коатль, Владыка Мертвых…
Иные, молчаливо согласился Дженнак. Зато твои, сказитель, слишком похожи на людей, сцепившихся в драке из-за тощего керравао с ощипанным хвостом!
Амад, как и многие другие обитатели Риканны, не мог почему-то усвоить идею о милосердии и доброте божества, а также о том, что злых богов не бывает. Злой бог или демон - порождение людской фантазии, нечто вроде гигантского осьминога Паннар-Са, существующего лишь в песнях и сказаниях кейтабцев, но никак не в реальности. А Кино Раа были реальны, как воздух и солнечный свет, ибо в давние времена пришли они к людям, соединились с ними кровной связью и, удалившись по ту сторону Чак Мооль, продолжали делиться с ними своей мудростью. Конечно, они были добры и не карали никого - даже суровый Провидец Мейтасса, даже грозный Коатль! Разве бог может быть злым? Ведь он - бог!
Однако в Риканне придерживались иного мнения. В одних ее частях, вроде Бритайи, Нефати и далекой страны Амада, богов делили на добрых и злых, на светлых, вроде Митраэля и бритского Куула, чьим символом являлся Священный Дуб, и темных, ночных, подобных Ахраэлю, прародителю всяческого зла. Добрые боги сражались со злыми, то временно побеждая, то уступая им, и тогда на землю обрушивались великие бедствия вроде наводнений, засух, ураганов и извержений огненных гор. Предполагалось, что когда-нибудь произойдет самая последняя и грозная битва, в которой Добро победит Зло либо наоборот; это уж зависело от склада характера племени, измыслившего своих нелепых богов. Ну, а затем, коль все-таки победит Добро, состоится великое судилище, и каждому воздастся по заслугам: праведных ждут сладкое вино и утка, запеченая с ананасами, а грешников - вечные страдания. Вот и все, что сулил людям бог от щедрот своих! Ибо, называемый добрым и светлым, он не отличался добротой, а грозил отмщением за всякий проступок, и проступков тех было не счесть. Например, кочевникам-бихара не полагалось щадить врага, омывать тело перед молитвой, вкушать пищу каждый восьмой день, мочиться в сторону востока, есть вареных в молоке цыплят. За каждое из этих прегрешений Матраэль мог осудить их на вечные муки, а шаманы, его служители, закопать провинившегося живым в песок или бросить под лошадиные копыта.
Были в Риканне и другие племена, не делавшие различия между злом и добром, так что их многочисленные боги не делились на два враждующих лагеря, а были все одинаково мерзкими, кровожадными и алчными к людскому вниманию и особым дарам, называемым жертвой. Все они вроде бы покровительствовали смертным: одни - в сражениях, другие - в мирном ремесле, третьи - в домашних делах; но все они были ревнивы и грозили людям такими же страшными карами, как и светлый Митраэль. В Ибере, скажем, поклонялись богу войны Одону, любившему видеть на жертвенном алтаре печень плененных врагов; огненосная Мирзах предпочитала рыжих жеребцов, а супруг ее, похотливый Зеан - молоденьких девушек. А если бы иберы не дали положенного, то на них ополчился бы разом весь сонм божеств, ставших такими же безжалостными к людям, как бихарский Ахраэль, отец зла. Нелепость, разумеется! Такая же, как непрерывная битва Митраэля с Ахраэлем или запрет пускать струю на восток!
Впрочем, и нелепое таит нечто - пусть не истину, не красоту идеи, но прелесть наивного и музыку человеческих слов. Дженнаку уже не раз пришлось убедиться в этом, поскольку Амад, отличавшийся изысканной вежливостью, считал, что должен расплатиться за всякое удовольствие.