— Аааааа-йааа! — завопила она и опустила кулак на соляной купол, образовавшийся на месте левого колена Пола.
Его голова откинулась назад, и он взвыл: на шее и на лбу вздулись вены. Боль вырвалась из колена и окутала его ослепительно белой вспышкой сверхновой звезды.
Она рывком подняла пишущую машинку, как будто та была сделана не из металла, а из картона, и швырнула ее на каминную полку.
— Сидите, — сказала она, оскаливаясь, — и думайте, кто здесь главный. Думайте о том, что я могу с вами сделать, если вы будете плохо себя вести или попробуете меня обмануть. Можете кричать, если хотите, потому что никто вас не услышит, ведь здесь никто не останавливается: все знают, что Энни Уилкс сумасшедшая, и знают, что она сделала, хотя ее и признали невиновной.
Она подошла к двери и опять обернулась, предвкушая новую звериную выходку, и тогда он закричал, а ее ухмылка сделалась шире.
— И еще кое-что вам скажу, — тихо промолвила она. — Они думают, что я просто выкрутилась, и они не ошибаются. Подумайте об этом, Пол, пока я буду ездить за вашей гребаной бумагой.
Она вышла, хлопнув дверью так, что затрясся весь дом. Затем Пол услышал, как поворачивается ключ.
Он откинулся назад, весь дрожа и тщетно стараясь унять дрожь, потому что от нее боль усиливалась. По щекам текли слезы. Он вновь и вновь представлял себе, как она мчится к нему и изо всех сил, как молотком, бьет по тому месту, где когда-то было колено, и раз за разом его окутывал бело-голубой болевой взрыв.
— Прошу тебя, Боже, прошу тебя, — стонал он, а в это время из-за окна доносился рев мотора отъезжающего «чероки». — Прошу тебя. Боже, освободи меня или убей… освободи или убей…
Затих удаляющийся звук мотора, а Бог не освободил и не убил Пола Шелдона, он все так же сидел и плакал от боли, которая проснулась окончательно и вгрызалась в его тело.
30
Впоследствии он подумал, что не склонный к точным определениям мир назвал бы все, совершенное им в следующие минуты, актом героизма. И он бы согласился с этим определением, хотя на самом деле совершил всего лишь необходимое для выживания усилие.
В его мозгу смутно звучал голос какого-то до безумия увлеченного игрой спортивного комментатора — Говарда Косселла, или Уорнера Вулфа, или вечно сумасшедшего Джонни Моста, — описывавший разворачивавшиеся перед ним события в передаче «Футбол в понедельник вечером». Как можно назвать этот вид спорта, когда человек стремится добыть лекарство прежде, чем боль убьет его? «Гонка за допингом»?
— Этот Шелдон сегодня вытворяет что-то невероятное! — вопил комментатор в голове Пола Шелдона. — Не верю, что кто-нибудь из присутствующих сегодня на стадионе имени Энни Уилкс или сидящих перед экранами телевизоров поверил бы, что после такого удара человек способен заставить двигаться это кресло… но оно движется! Да! Давайте посмотрим повтор!
Пот струился со лба, заливал глаза, перемешивался со слезами. Пол слизывал соленую смесь с верхней губы. Дрожь не унималась. Боль, казалось, предвещала конец света. Он думал: Теперь бесполезны все споры о боли. Никто в мире такой боли не знал. Никто. Как будто меня схватили черти.
И двигаться его заставляла только мысль о новриле, о капсулах, которые хранились где-то здесь, в доме. Дверь спальни заперта… Если лекарство хранится не в ванной на первом этаже, как он всегда подозревал… Если она вернется и поймает его с поличным… Все это не имело значения, все эти мысли — только тени, они по ту сторону боли. Возникнет препятствие — он преодолеет его или умрет. Только и всего.
От попыток двигаться пламя ниже пояса разгорелось сильнее, а в ноги, глубоко в плоть впивались раскаленные щипцы. Но кресло двигалось. Очень медленно кресло на колесах двигалось.
Он сумел проехать около четырех футов и тогда вдруг понял, что если не сможет повернуть кресло, то проедет мимо двери в дальний угол комнаты.
Трясясь от боли, он вцепился в правое колесо
(думай о лекарстве, об облегчении думай)
и нажал на него изо всех сил. Резина скрипнула на деревянном полу — как будто мышка запищала. Мышцы его, когда-то мощные, а теперь дряблые, как студень, тряслись, он закусил губу до крови, но кресло медленно поворачивалось.
Он надавил руками на оба колеса, и кресло снова двинулось. На этот раз он проехал футов пять, после чего остановился и выпрямился. Совершив этот маневр, он отключился.
Минут пять спустя он вынырнул на поверхность реального мира, а в его голове снова зазвучал мутный, колющий голос спортивного комментатора:
— Он опять пытается шевелиться! Я просто не могу поверить, что такое возможно! Вот вам и Шелдон!
Передняя часть его восприятия знала только боль; зато задняя направляла его взгляд. Он увидел то, что ему нужно, и подкатил кресло поближе. Наклонившись, он обнаружил заколки, которые она потеряла, пока укладывала его. Он закусил губу, не обращая внимания на пот, заливавший ему лицо и шею и темными пятнами выступавший на пижаме.
— Нет, господа, не думаю, что он сумеет достать эту шпильку — для этого нужны фантастические усилия, — и боюсь, на этом он сойдет с дистанции.
А может, и не сойдет.
Он неуклюже наклонился вправо, стараясь поначалу игнорировать боль, пронзившую правую часть тела, боль, похожую на разбухавший пузырь, боль, похожую на зубную, но затем сдался и стал кричать. Но, как и говорила Энни, его некому было услышать.
Его пальцы двигались над шпилькой, примерно в дюйме от пола, а в правом бедре ощущался нарастающий взрыв, который вот-вот разворотит ему живот.
Прошу тебя, Боже, помоги мне…
Несмотря на боль, он сделал еще одно усилие. Его пальцы коснулись шпильки, но сумели лишь подтолкнуть ее на четверть дюйма. Пол, не выпрямляясь, скользнул в кресле вперед и опять закричал от жгучей боли ниже колен. Выпученные глаза, открытый рот, вывалившийся язык… Капли слюны падали изо рта на пол.
Он захватил шпильку пальцами… захватил ее… едва не выпустил… и зажал в кулаке.
Он выпрямился, и его пронзила новая вспышка боли, после чего ему оставалось лишь сидеть неподвижно в течение нескольких секунд, запрокинув голову настолько, насколько позволяла жесткая спинка инвалидного кресла, а шпилька лежала перед ним на доске. Ему вдруг показалось, что он вот-вот пукнет, но это желание быстро прошло.
Что ты делаешь? — сварливо спросила его какая-то часть рассудка. Ждешь, пока уймется боль? Этого не будет. Она вечно цитирует свою мать, но ведь и твоя мать тебе кое-что говорила, правда?
Правда. Говорила.
Сидя в кресле, запрокинув голову, обливаясь потом так, что лицо блестело. Пол вслух, почти нараспев, повторил одно из любимых высказываний своей матери:
— Может, есть и феи, и эльфы, но помни: Бог помогает тем, кто помогает себе сам.
Верно. Так что нечего ждать, Поли; здесь с минуты на минуту может появиться только эльф-тяжеловес по имени Энни Уилкс.
Он возобновил движение и медленно покатился в кресле к двери. Она, уходя, заперла дверь, но ему казалось, что он сможет отпереть замок. Тони Бонасаро, превратившийся не так давно в груду пепла, специализировался на кражах автомобилей. Собирая материалы для «Быстрых автомобилей», Пол изучил технологию таких краж с помощью бывшего полицейского по имени Том Твифорд. Том показывал ему, как соединять провода зажигания, если у тебя нет ключа от машины, как отпирать дверцу, используя в качестве рычага тонкий металлический стержень, который на жаргоне автомобильных воров называется Тощим Джимом, как отключать охранную сигнализацию.
Или, говорил ему Том однажды весной в Нью-Йорке года два с половиной назад, скажем, ты вообще не собираешься угонять машину. Машина у тебя есть, просто маловато бензина. У тебя есть шланг, но в машине, из которой ты решил позаимствовать толику топлива, бак запирается. Проблема? Нет, если знать, что делать; ведь почти все запоры для баков — детские игрушки. Тебе понадобится всего лишь заколка для волос.
Пять бесконечных минут ушло на то, чтобы развернуть кресло и подъехать к двери так, чтобы левое колесо почти коснулось ее.
Замочная скважина старого образца, расположенная в центре тусклой металлической пластины, напомнила ему иллюстрации Джона Тенниела к «Алисе в стране чудес». Он подался в кресле вперед (издав очередной сдавленный стон) и заглянул в нее. Увидел он небольшой коридор, ведущий в соседнюю комнату, по всей видимости, гостиную — темно-красный ковер на полу, старомодный диван, обитый материей такого же цвета, абажур со свисающей бахромой.
Слева находилась еще одна дверь, распахнутая настежь. Сердце Пола забилось сильнее. За этой дверью наверняка располагалась ванная комната — он много раз слышал, как оттуда доносился звук льющейся воды (в том числе и тогда, когда она наполняла водой ведро, из которого он потом с такой готовностью пил). Не оттуда ли она приходит всякий раз, как наступает время для дозы лекарства?
Скорее всего именно оттуда.
Он взял заколку, но она выскользнула из пальцев, упала на доску и покатилась к краю.
— Нет! — хрипло завопил Пол и накрыл заколку ладонью, прежде чем та успела скатиться на пол. Он сжал заколку в кулаке, и сознание его выключилось.
Ему показалось, что на этот раз обморок длился дольше, хотя, конечно, наверняка сказать не мог. Боль как будто бы чуть-чуть уменьшилась — если не принимать во внимание дьявольскую боль в левом колене. На ручках кресла лежала доска, а на ней — заколка для волос. На сей раз, прежде чем взять заколку, он как следует размял пальцы правой руки.
Пора, подумал он, беря заколку с доски. Не дрожать. Не забудь: ДРОЖАТЬ НЕЛЬЗЯ.
Он потянулся к замочной скважине и вставил в нее заколку, прислушиваясь к гремящему в голове
(Так ярко!)
голосу комментатора.
Липкий, как масло, пот заливал лицо. Он слушал… нет, более того — он чувствовал.
Любой дешевый замок основан на простом шатуне, объяснял ему Том Твифорд, показывая рукой, как работает шатун. Предположим, вам надо перевернуть кресло-качалку. О чем разговор! Вы беретесь за его дужки и тянете на себя… всего и дел. То же самое с замком. Дерните шатун вверх и быстро, пока он не вернулся на место, открывайте крышку.
Он дважды поддевал шатун, но оба раза заколка соскакивала и он не успевал привести шатун в движение. Заколка уже слегка погнулась. Пол решил, что еще две или три попытки — и она сломается.
— Прошу тебя, Боже, — проговорил он, снова засовывая заколку в замочную скважину. — Прошу тебя, Боже, ну что тебе стоит? Помоги мне чуть-чуть, я о большем не прошу.
(«Да, господа, Пол Шелдон был сегодня героем, но, по-моему, у него сейчас последняя попытка. Трибуны замерли…»)
Он прикрыл глаза, прислушиваясь к шороху заколки в замке, и голос комментатора стих. Вот оно! Туго идет! Вот шатун! Его видно — он похож на гнутую дугу качалки, он давит на язычок замка, не дает ему выскользнуть, не дает Полу выскользнуть.
Детская игрушка. Главное — сохранять спокойствие.
Трудно сохранять спокойствие, когда так больно.
Левой рукой он взялся за дверную ручку и попробовал слегка надавить на заколку. Еще чуть-чуть… Еще чуть-чуть…
Мысленно он представлял себе, как шатун медленно движется в своей тесной пыльной нише, как медленно отходит язычок замка. Никто не просит, чтобы язычок отошел полностью, это никому не нужно — переворачивать качалку никому не нужно, если вспомнить метафору Тома Твифорда. Пусть только еще капельку отодвинется и отпустит дверь… Толчок…
Заколка гнулась и соскальзывала одновременно. Пол чувствовал это. В отчаянии он повернул ручку и толкнул дверь изо всех сил. Щелчок — и заколка переломилась пополам, причем одна половина провалилась в замок, и Пол был уже готов признать свое поражение, но вдруг осознал, что дверь медленно открывается, а язычок замка торчит, как железный ноготь.
— Иисусе, — прошептал он. — Благодарю тебя, Господи.
Давайте посмотрим повтор! — торжествующе завопил у него в голове Уорнер Вулф, и тысячи зрителей, сидящих на трибунах стадиона имени Энни Уилкс, а также миллионы телезрителей издали ликующий крик.
— Не сейчас, Уорнер, — прохрипел он и приступил к долгой, изнуряющей работе: принялся разворачивать инвалидное кресло так, чтобы оно оказалось точно напротив дверного проема.
31
Ему пришлось пережить скверную — не просто скверную, страшную, кошмарную минуту, когда показалось, что кресло не пройдет в дверь. Оно было шире, чем надо, не больше чем на два дюйма, но эти два дюйма все-таки были лишними. Она вносила его в сложенном виде, поэтому оно и было тогда похоже на магазинную тележку, мрачно сообщила ему память.
В конце концов ему удалось протиснуться — с огромным трудом — благодаря тому, что он наклонился вперед и ухватился руками за дверной косяк. Оси колес заскрежетали по дереву, но кресло все-таки выехало.
После этого он снова отрубился.
32
Из забытья его вывел ее голос. Он открыл глаза увидел двустволку, направленную на него. Глаза Энни сверкали от ярости.
— Пол, если ты так рвешься на свободу, — проговорила она, — я с радостью отпущу тебя.
И спустила оба курка.
33
Он вздрогнул, ожидая выстрела. Но ее, разумеется, не было в доме; его мозг уже сообразил, что видел сон.
Нет, не сон — предупреждение. Она может вернуться в любую минуту. В любую. Дневной свет, проникавший через полуоткрытую дверь ванной, стал ярче. Как будто полдень. Пол был бы рад, если бы сейчас пробили часы, но они упрямо молчали, так что он не мог узнать, насколько его догадка близка к истине.
В прошлый раз ее не было пятьдесят часов.
Вот именно. А в этот раз она может пропадать восемьдесят часов. Или уже через пять секунд ты услышишь, как подъезжает «чероки». Кстати, мой друг, Бюро погоды может сколько угодно предсказывать бурю, но если спросить этих ребят, когда и где именно она разразится, ни хрена они тебе не ответят.
— Логично, — пробормотал он и покатился в кресле в сторону ванной. Оказалось, что ванная представляет собой непритязательную комнату и пол там выложен белой восьмиугольной плиткой. Сама ванна стояла на полу на четырех когтистых лапах; водопроводный кран над ней проржавел. Рядом стоял белый шкаф. Напротив ванны помещалась раковина, а над ней — аптечный шкафчик.
И пластиковое ведро тоже было здесь — он заметил его краешек.
В коридоре оказалось достаточно места, чтобы развернуться и подъехать к двери, но теперь его руки дрожали от изнеможения. В детстве он был хилым мальчиком и, как следствие, в зрелом возрасте заботился о своей физической форме, но теперь его мускулы были всего лишь мускулами инвалида, и годы гимнастики, пробежек, занятий на тренажерах исчезли без следа.
По крайней мере дверной проем здесь был шире — не намного, как раз настолько, чтобы в него можно было проехать без одуряющего страха. Пол преодолел порожек, и колеса инвалидного кресла мягко покатились по плиткам пола. В ванной стоял кислый, какой-то больничный запах — возможно, запах лисола.[13] Туалета здесь не было, так он и думал, поскольку звук спускаемой воды всегда доносился только сверху. Кстати, теперь он припомнил, что всякий раз, как Энни выносила его судно, вода шумела опять-таки наверху. А здесь — только ванна, раковина и открытый настежь шкаф.
Он быстро окинул взглядом аккуратные стопки голубых полотенец — он уже видел такие в те дни, когда она мыла его губкой — и повернулся к аптечному шкафчику над раковиной.
Этот шкафчик был вне его досягаемости.
Как бы он ни тянулся, между его пальцами и аптечкой оставалось бы добрых девять дюймов: это было очевидно, но он все равно потянулся, не веря, что рок. Господь Бог, да не важно кто, может быть столь жесток. Так отчаянно бросается за безнадежно уходящим мячом бейсболист.
Он издал горький, болезненный стон и, задыхаясь, откинулся назад. Серое облако снова подступило к нему. Усилием воли он прогнал облако прочь, огляделся в поисках какого-нибудь инструмента, которым можно было бы воспользоваться, чтобы открыть дверцу аптечного шкафчика, и увидел в углу швабру с длинной синей ручкой.