Борясь с нахлынувшим чувством жалкой, смиренной благодарности, он заговорил.
— А эти его… Он их теперь бросит? — помолчав, спросил Дейвид.
— Нет, конечно, нет. Это невозможно. Там же маленький ребенок.
Снова повисло молчание, потом Дейвид бесстрастно произнес:
— Спасибо, что ввела меня в курс дела.
Снова повисло молчание, потом Дейвид бесстрастно произнес:
— Спасибо, что ввела меня в курс дела. И все, хватит с меня этой мути.
«Муть» — это было словечко Монти, подхваченное Дейвидом недавно.
— Дейвид, сыночек, постарайся понять. Конечно, трудно, конечно, все это так неожиданно — но что же теперь поделаешь. Так вышло, и нам теперь с этим жить…
— Я с этим жить не собираюсь! Я не хочу больше ничего об этом слышать.
Как все это оскорбительно для непримиримого юношеского целомудрия, думала Харриет, как больно и стыдно. Ей мучительно хотелось прикоснуться к Дейвиду, обнять его, прижать к себе — но удерживала гордыня; вернее, две гордыни, ее и его.
— Ну что ж, а я решила с ними познакомиться, — сказала она.
— Что ты говоришь, это невозможно!
— Почему нет? Блейз мой муж. Он мне все рассказал, так что теперь уже что есть, то есть, обратно не спрячешь.
Да я и не хочу, чтобы какая-то часть его жизни была спрятана от меня.
— Ты что, собираешься встречаться с этой?..
— Ты прямо как в девятнадцатом веке живешь. «Эта» — просто очень несчастная женщина, ей не повезло в жизни.
— Несчастная! Да она воровка, преступница!
— Дейвид, все тоуже прошло…
— Ничего не прошло, ты сама сказала. Я не верю. И потом, с чего ты взяла, что он рассказал тебе всю правду?
— Я просто знаю. — Отчаянным усилием воли Харриет сдержала слезы. — Твой папа рассказал мне все, все до конца.
— Все равно, встречаться с ней — чистое безумие. Это ничего не даст, кроме новой порочной связи, которая будет тянуться и тянуться…
— Но связь уже есть, и она все равно должна тянуться.
— Ну вот, а я что тебе говорил!..
— Дейвид, ты будто нарочно не хочешь меня понять. Пока Люка не вырастет…
— Только, пожалуйста, не надо никаких имен.
— Блейз не может взять и бросить их, он в ответе за этих людей, он должен их содержать. Они есть, и так просто их не вычеркнешь. Люка твой брат. Ты ведь сам мне столько раз говорил, что хочешь иметь брата.
— Брата, а не какого-то гаденыша.
— Дейвид, ну зачем ты так. Уж кто-кто, а малыш ни в чем не виноват.
— Малыш!.. Слушать противно.
— Пожалуйста, Дейвид, постарайся мне помочь. Думаешь, мне все это нравится? Но мне ведь тоже Надо как-то жить дальше, надо нести свой крест, а не заливаться все время слезами.
— Я и стараюсь тебе помочь. Но все это так… гадко… и никогда уже не будет как раньше. Послушай, давай уедем куда-нибудь, а?
— Уедем?
— Ну да. В Италию, например. Вдвоем — только ты и я. А он пусть тут сам все расхлебывает. Скажи ему, пусть избавляется как угодно от этой своей семейки, пусть назначает им какое-нибудь годовое пособие. Ты как хочешь, а мне такая родня не нужна.
Дейвид готов уехать с ней в Италию! Еще вчера, услышав такое, Харриет была бы на седьмом небе от счастья. Увы, теперь и это невозможно. Она вдруг с неожиданной остротой почувствовала, как страшный омут затягивает ее все глубже и глубже. Опять стало трудно дышать. А это счастье, мелькнувшее только что, — кто знает, вернется ли оно когда-нибудь?
— Я не могу уехать, не могу оставить его в беде.
— У него-то что за беда? Ты же его простила.
— Пожалуйста, Дейвид, не надо иронизировать. — Слезы все-таки прорвались сквозь волевой заслон, и Харриет попыталась зажать веки пальцами. Помолчав немного, заговорила снова: — Дейвид, ты тоже должен его простить. Пожалуйста.