- Коли рассудил?
Тут пан Анджей скривился, как школяр, который должен сознаться в своем проступке, и стал начесывать пятерней на лоб свою чуприну.
- Моя ты королева! Мое ты сокровище! - воскликнул он наконец жалобным голосом. - Не гневайся ты на меня...
- Что же ты опять натворил, пан Анджей? - с тревогой спросила Оленька.
- Велел дать по сто батожков бурмистру и советникам! - выпалил пан Анджей.
Оленька ничего не ответила, только руками в колени уперлась, голову опустила на грудь и погрузилась в молчание.
- Руби голову с плеч! - кричал Кмициц. - Только не гневайся!.. Я еще не во всем тебе повинился...
- Не во всем? - простонала девушка.
- Они ведь потом послали в Поневеж за подмогой. Пришла сотня плохоньких солдат с офицерами. Солдат я распугал, а офицеров - не гневайся ты,
Христа ради! - велел голыми прогнать по снегу канчуками, как когда-то в Оршанщине сделал с паном Тумгратом...
Панна Биллевич подняла голову, суровые глаза ее горели гневом, лицо пылало.
- Нет у тебя, пан Анджей, ни стыда, ни совести! - сказала она.
Кмициц поглядел на нее удивленно и на минуту умолк.
- Ты это правду говоришь, - спросил он наконец изменившимся голосом, - или только так, прикидываешься?
- Правду говорю, потому что такой поступок достоин не кавалера, а разбойника! Правду говорю, потому что мне дорога твоя честь, потому что
мне стыдно, что не успел ты приехать, а уже все обыватели видят в тебе насильника и пальцем на тебя тычут!
- Что мне до ваших обывателей! Десять халуп одна собака сторожит, и той нечего делать.
- Но никто из этих худородных не навлек на себя бесчестия, никто не опозорил своего доброго имени. Никого тут суд не будет преследовать,
кроме тебя одного, пан Анджей!
- Э, не твоя это забота. Всяк сам себе пан в нашей Речи Посполитой, у кого только сабля в руках и кто может собрать хоть плохонькую ватагу.
Что они мне сделают? Кого мне тут бояться?
- Коли ты, пан, никого не боишься, так знай же, что я боюсь гнева божьего... и слез людских боюсь, и обид! А позор я ни с кем не стану
делить; хоть я слабая женщина, доброе имя мне, может, дороже, чем иному кавалеру.
- Господи боже мой, да не грози ты мне отказом, ты ведь еще меня не знаешь...
- О, я вижу, что и мой дед тебя не знал!
Глаза Кмицица сверкнули гневом, но и в ней закипела кровь Биллевичей.
- Беснуйся, пан Анджей, скрежещи зубами, - смело продолжала она, - я тебя не испугаюсь, хоть я одна, а у тебя целая хоругвь разбойников,
невинность моя мне защитой! Ты думаешь, я не знаю, что вы в Любиче портреты перестреляли и девушек водили в дом для распутства? Это ты меня не
знаешь, коли думаешь, что я покорно смолчу. Я хочу, чтобы ты стал достойным человеком, и требовать этого мне не запретит никакое завещание. Да и
дед мой завещал, чтобы я стала женой только человека достойного...
Кмициц, видно, устыдился бесчинств в Любиче, потому что, потупя взор и понизив голос, спросил:
- Кто тебе сказал об этой стрельбе?
- Вся шляхта в округе об этом толкует.
- Я им это попомню, сермяжникам, предателям, - нахмурился Кмициц.
- Но все ведь это под пьяную руку... в компании... солдаты, они ведь
народ необузданный. А девок я в дом не водил.
- Я знаю, что это все эти бесстыдники, эти разбойники тебя подстрекают...
- Не разбойники они, а мои офицеры.
- Я этих твоих офицеров выгнала вон из моего дома!
Оленька ожидала взрыва негодования, а меж тем, к величайшему ее удивлению, весть об изгнании товарищей не произвела на Кмицица никакого
впечатления, напротив, он как будто даже воспрянул духом.
- Выгнала вон? - спросил он.
- Да.
- И они ушли?
- Да.
- Ей-же-ей, кавалерская у тебя удаль! Страх как мне это нравится, ведь это, знаешь, очень опасное дело ссориться с такими людьми. Не один
человек дорого за это заплатил. Но и они трепещут перед Кмицицем! Вот видишь, убрались смиренно, как овечки, вот видишь! А все почему? А потому,
что меня боятся!
Тут пан Анджей посмотрел хвастливо на Оленьку и стал крутить свой ус; а ее уж вовсе рассердила и эта переменчивость, и эта похвальба не ко
времени, поэтому она сказала решительно и гордо:
- Пан Анджей, выбирай между мною и ими, иначе я не могу!
Кмициц будто и не заметил той решительности, с какой говорила Оленька, и ответил небрежно, чуть ли не весело:
- А зачем мне выбирать, коль и ты моя, и они мои! Ты, панна Александра, можешь в Водоктах делать все, что тебе вздумается, но если мои
товарищи не допустили здесь никакого своевольства и ничем тебя не обидели, за что же мне их выгонять? Тебе не понять, что это значит - служить
под одним знаменем и вместе ходить в походы. Никакое родство так не связывает, как служба. Знай же, они мне тысячу раз спасали жизнь, и я им
спасал, и сейчас, когда они без крова и пристанища и суд их преследует, я тем более должен дать им приют. Все они родовитые шляхтичи, один
только Зенд темного происхождения, но такого объездчика не сыщешь во всей Речи Посполитой. А когда б ты слышала, как он подражает всяким зверям
и птицам, ты бы сама его полюбила.
Тут пан Анджей рассмеялся так, точно между ними отродясь не бывало ни раздора, ни несогласия, а она даже руки заломила, видя, как
ускользает из ее рук своевольная эта натура. Все, что толковала она ему о людской молве, о достоинстве, о чести, отскакивало от него, как тупая
стрела от панциря. Этот солдат с непробудившейся совестью не мог понять, почему восстает она против всякой несправедливости, против всякого
наглого самоуправства. Как же пронять его, как с ним говорить?
- Твори бог волю свою! - сказала она наконец. - Коли ты, пан Анджей, от меня отказываешься, иди своей дорогой! Господь останется покровом
сироте!
- Я от тебя отказываюсь? - с величайшим изумлением спросил Кмициц.
- Да, коли не словом, так делом, коли не ты от меня, так я от тебя. Потому что не пойду я за человека, на чьей совести людские слезы и
людская кровь, на кого пальцем показывают, кого отщепенцем зовут и разбойником и почитают предателем!
- Каким предателем? Не вводи ты меня в грех, не то я такое сотворю, что сам потом буду жалеть. Чтоб меня громом убило, провалиться мне на
этом месте, коли я предатель, это я-то, что стал на защиту отчизны, когда у всех опустились руки!
- Ты стал на ее защиту, пан Анджей, а поступаешь как враг, потому что топчешь ее, потому что наших людей истязаешь, потому что попираешь
божеские и людские законы.