- Пусть уж ей бог будет покровителем! - сказал он наконец. - Я на нее не в обиде! Для меня это не первый отказ, а для нее первая мука.
Бедняжка чуть жива от горя, а я ей еще глаза колол этим Кмицицем, вовсе уж напоил желчью. Нехорошо получилось, надо как-то исправить ошибку.
Побей меня бог, недостойно я поступил. Напишу-ка я ей письмецо, попрошу прощения, а там и помогу, чем можно будет.
Дальнейшие размышления Володыёвского прервал стремянный Сыруц, который снова поравнялся с ним и сказал:
- Пан полковник, а ведь там на горе пан Харламп с кем-то едет.
- Где?
- А вон там!
- И впрямь двое едут; но ведь пан Харламп остался при князе воеводе виленском. Да и как ты мог издали признать его?
- А по буланой. Ее все войско знает.
- Клянусь богом, буланую видно. Но, может это не та.
- Да я и побежку ее узнаю. Это наверняка пан Харламп.
Они оба наддали ходу; всадники, ехавшие навстречу им, тоже пришпорили коней, и вскоре Володыёвский увидел, что к нему и в самом деле скачет
Харламп.
Это был поручик панцирной хоругви литовского войска, давний знакомый Володыёвского, испытанный старый солдат. Когда-то они с маленьким
рыцарем очень враждовали, но потом послужили вместе, повоевали и полюбили друг друга. Володыёвский подскакал к Харлампу и, раскрыв объятия,
крикнул:
- Как поживаешь, Носач? Откуда ты взялся?
Товарищ, которому и в самом деле очень пристало прозвище “Носач”, потому что он был обладателем весьма внушительного носа, упал в объятия
полковника, и они радостно приветствовали друг друга.
- Я к тебе нарочным послан, - сказал он, отдышавшись, - да еще с деньгами.
- Нарочным, да еще с деньгами? От кого же?
- От князя воеводы виленского, нашего гетмана. Он шлет тебе грамоту, чтобы немедля набирать людей в войско, и другую - пану Кмицицу,
который должен быть тоже где-то в здешних местах.
- И пану Кмицицу? Как же мы вдвоем будем набирать в одной округе?
- Он должен ехать в Троки, а ты должен остаться здесь.
- А как ты узнал, где меня искать?
- Сам пан гетман о тебе расспрашивал, пока здешние люди, которые еще служат у нас в войске, не сказали ему, где тебя искать, так что я ехал
наверняка. В большой ты у князя чести! Я сам слыхал, как он говорил, что ничего не надеялся получить в наследство от воеводы русского, а получил
самого великого рыцаря.
- Дай бог ему, как воеводе русскому, и в войне удачи! Большая это для меня честь набирать войско, и я тотчас возьмусь за дело. Военного
люду здесь много, было бы на что снарядить. Денег ты много привез?
- Вот приедешь в Пацунели, сочтешь.
- Так ты уже и в Пацунелях успел побывать? Берегись, красавиц там, как маку в огороде.
- Потому тебе там и понравилось!.. Погоди, у меня и письмо тебе есть от гетмана.
- Давай!
Харламп вынул письмо с малой радзивилловской печатью, Володыёвский вскрыл его и стал читать:
“Милостивый пан полковник Володыёвский!
Зная твое горячее желание послужить отчизне, посылаем тебе грамоту на набор войска, притом набирать надлежит не так, как всегда сие
делается, а с особым усердием, ибо periculum in mora <В промедлении опасность (лат.
).>. Коли хочешь порадовать нас, хоругвь твоя должна быть
готова к походу в конце июля и не далее середины августа. Весьма и весьма заботит нас, где ты добудешь добрых коней, тем паче, что и денег
посылаем тебе малую толику, ибо вымолить больше у пана подскарбия, и поныне нам неприязненного, мы не могли. Половину денег отдай пану Кмицицу,
коему пан Харламп также везет грамоту. Надеемся, что и пан Кмициц усердно нам послужит. Однако же до нашего слуха дошли вести об его своеволии в
Упите; посему грамоту, ему предназначенную, лучше сам получи и сам реши, отдавать ему или нет. Буде сочтешь, что слишком много на нем gravamina
<Тягостен, тяжестей (лат.).>, кои позорят его, тогда не отдавай! Мы опасаемся, как бы наши недруги, пан подскарбий и пан воевода витебский, не
подняли шум, что таковые поручения мы возлагаем на людей недостойных. Буде сочтешь, что ничего особо важного не случилось, вручи грамоту, и
пусть Кмициц усердною службою постарается искупить свою вину и не является ни в какие суды, ибо он нам, гетманам, подсуден, и мы одни будем
судить его, но по исполнении приказа. Наше поручение прими, милостивый пан, как знак доверия к тебе, твоему разуму и преданности.
Януш Радзивилл,
князь Биржанский и Дубинковский
воевода Виленский”.
- Очень пан гетман о лошадях беспокоится, - сказал Харламп, когда маленький рыцарь кончил читать письмо.
- Да, с лошадьми будет трудно, - подтвердил Володыёвский. - Здешней мелкой шляхты явится множество, стоит только кликнуть клич; но у нее
одни жмудские мерины, для службы малопригодные. Коли на то пошло, надо бы всем дать других лошадей.
- Хорошие это лошади, я их давно знаю, они очень ловки и выносливы.
- Да, - сказал Володыёвский, - но они малы, а народ здесь рослый. Как станут люди в строй на таких лошадках, можно подумать, хоругвь сидит
верхом на собаках. Ведь вот беда какая!.. Я усердно возьмусь за работу, потому и сам спешу. Оставь же мне и грамоту для Кмицица, как велит пан
гетман, я сам ее отдам. Пришла она в самое время.
- Почему?
- Да он тут вздумал татарские обычаи заводить, девушку умкнул. Жалоб на него подано, судебных повесток ему прислано, что волос на голове. И
недели не прошло, как я с ним на саблях дрался.
- Ну, - сказал Харламп, - коли ты с ним дрался на саблях, так он теперь пластом лежит.
- Ему уже получше. Через недельку-другую встанет. Что там слышно о de publics? <О делах государственных (лат.).>
- Дела по-прежнему плохи. Пан подскарбий Госевский все с нашим князем воюет, а когда между гетманами нет мира, то и дело нейдет на лад. Мы
уж как будто оправились, и коли будет только у нас согласие, я думаю, одолеем врагов. Даст бог, на их же спинах въедем в их же державу. Во всем
пан подскарбий виноват.
- А другие говорят, великий гетман.
- Это изменники. Так говорит воевода витебский <Павел Ян Сапега. Два сильнейших в Великом княжестве Литовском магнатских рода Радзивиллов и
Сапег издавна враждовали между собой.>, но ведь он и подскарбий давно снюхались.
- Воевода витебский достойный гражданин.
- Неужто и ты держишь сторону Сапег, неужто и ты против Радзивиллов?
- Я на стороне отчизны, и все мы должны стоять на ее стороне. В том-то и беда, что даже мы, солдаты, вместо того чтобы сражаться, делимся
на станы.