В трех местах: под Пилой, Уйстем и Веленем заняли ротмистры рубежи по реке Нотец и стали ждать приближения шляхты, созванной в ополчение. С
утра до вечера пехотинцы рыли шанцы, все время оглядываясь, не едет ли долгожданная конница.
Тем временем прибыл первый вельможа, пан Анджей Грудзинский, калишский воевода, и со всей своей большой свитой в белых и голубых мундирах
остановился в доме бурмистра. Он думал, что его тотчас окружит калишская шляхта; однако никто не явился, и он послал тогда за ротмистром,
Станиславом Скшетуским, который следил за рытьем шанцев на берегу реки.
- А где же мои люди? - спросил он после первых приветствий у ротмистра, которого знал с малых лет.
- Какие люди? - спросил Скшетуский.
- А калишское ополчение?
Полупрезрительная, полустрадальческая улыбка скользнула по темному лицу солдата.
- Ясновельможный воевода, - сказал он, - сейчас время стрижки овец, а за плохо промытую шерсть в Гданске платить не станут. Всякий шляхтич
следит теперь у пруда за мойкой шерсти или стоит у весов, справедливо полагая, что шведы не убегут.
- Как так? - смутился воевода. - Еще никого нет?
- Ни живой души, кроме ратников... А там, смотришь, жатва на носу. Добрый хозяин в такую пору из дому не уезжает.
- Что ты мне, пан, толкуешь?
- А шведы не убегут, они только подступят поближе, - повторил ротмистр.
Рябое лицо воеводы вдруг покраснело.
- Что мне до шведов? Мне перед другими воеводами будет стыдно, если я останусь здесь один как перст!
Скшетуский снова улыбнулся.
- Позволь заметить, ясновельможный воевода, - возразил он, - что главное все-таки шведы, а стыд уж потом. Да и какой там стыд, когда нет
еще не только калишской, но и никакой другой шляхты.
- С ума они, что ли, посходили! - воскликнул Грудзинский.
- Нет, они только уверены в том, что коли им не захочется к шведам, так шведы не замедлят явиться к ним.
- Погоди, пан! - сказал воевода.
Он хлопнул в ладоши и, когда явился слуга, велел подать чернила, бумагу и перья и уселся писать.
По прошествии получаса он посыпал лист бумаги песком, стряхнул песок и сказал:
- Я посылаю еще одно воззвание, чтобы ополченцы явились pro die 27 praesentis <К 27-му числу текущего месяца (лат.).>, не позднее, думаю,
что в этот последний срок они non deesse patriae <Не оставят отчизны (лат.) - подразумевается: в беде.>. А теперь скажи мне, пан, есть ли вести
о неприятеле?
- Есть. Виттенберг обучает свои войска на лугах под Дамой.
- Много ли их у него?
- Одни говорят, семнадцать тысяч, другие - что больше.
- Гм! Нас и столько не наберется. Как ты думаешь, сможем мы дать им отпор?
- Коли шляхта не явится, об этом нечего и думать.
- Как не явиться - явится! Дело известное, ополченцы никогда не торопятся. Ну, а вместе с шляхтой справимся?
- Нет, не справимся, - холодно ответил Скшетуский. - Ясновельможный воевода, у нас ведь совсем нет солдат.
- Как так нет солдат?
- Ты, ясновельможный воевода, так же, как и я, знаешь, что все войско на Украине.
Нам оттуда и двух хоругвей не прислали, хотя богу одному
ведомо, где гроза опасней.
- А ратники, а шляхта?
- На двадцать мужиков едва ли один нюхал порох, а на десять едва ли один умеет держать ружье. Из них получатся добрые солдаты, но только
после первой войны, не теперь. Что ж до шляхты, то спроси, ясновельможный воевода, любого, кто хоть немного знаком с военным делом, может ли
шляхетское ополчение устоять против регулярных войск, да еще таких, как шведские, ветеранов всей Лютеровой войны <то есть Тридцатилетняя война
1616 - 1648 годов, имела черты религиозной войны блока протестантских (лютеранских) государств против государств католических. Определение это
весьма условно, так как оплотом протестантской стороны наряду со Швецией была католическая Франция.>, привыкших к победам.
- Так вот ты как превозносишь шведов?
- Не превозношу я их! Будь тут у нас тысяч пятнадцать таких солдат, какие были под Збаражем, постоянного войска да конницы, я бы их не
боялся, а с нашими дай бог хоть что-нибудь сделать.
Воевода положил руки на колени и в упор поглядел на Скшетуского, точно хотел прочитать в его глазах какую-то тайную мысль.
- Тогда зачем же мы пришли сюда? Уж не думаешь ли ты, что лучше было бы сдаться?
Скшетуский вспыхнул при этих словах.
- Коли я такое помыслил, вели, ясновельможный воевода, на кол меня посадить. Ты спрашиваешь, верю ли я в победу, я отвечаю как солдат: не
верю! А зачем мы сюда пришли, это дело другое. Как гражданин, я отвечаю: чтобы нанести врагу первый удар, чтобы задержать его и позволить
снарядиться и выступить другим воеводствам, чтобы нашими телами до той поры сдерживать натиск, покуда все мы не поляжем до последнего человека!
- Похвальное намерение, - холодно возразил воевода, - но вам, солдатам, легче говорить о смерти, нежели нам, кому придется ответ держать за
море напрасно пролитой шляхетской крови.
- На то у шляхты и кровь, чтоб проливать ее.
- Так-то оно так! Все мы готовы голову сложить, это ведь самое легкое дело. Но долг тех, кто по воле провидения поставлен начальником, не
одной только славы искать, но и о пользе дела думать. Это верно, что война уже как будто началась; но ведь Карл Густав родич нашему королю и
должен об этом помнить. Потому и надлежит попытаться вступить в переговоры, ибо словом можно иной раз добиться большего, нежели оружием.
- Не мое это дело! - сухо ответил пан Станислав.
Воевода, видно, то же подумал, потому что кивнул головой и простился с ротмистром.
Однако Скшетуский лишь наполовину был прав, когда говорил о медлительности шляхты, призванной в ряды ополчения. Правда, до окончания
стрижки овец в стан между Пилой и Уйстем мало кто явился, но к двадцать седьмому июня, то есть к тому сроку, который был указан в новом
воззвании, съехалось довольно много шляхты.
Погода давно уже стояла ясная, сухая, и тучи пыли поднимались каждый день, возвещая о приближении все новых и новых отрядов. Шляхта ехала
шумно, верхами и на колесах, с целой оравой слуг, с запасами провианта, с повозками и всякими иными удобствами и с таким множеством копий,
ружей, мушкетонов, сабель, тяжелых мечей и забытых уже к тому времени гусарских молотков, служивших для того, чтобы разбивать доспехи, что
нередко какой-нибудь шляхтич был увешан оружием, которого с избытком хватило бы на троих.