Стыдно было ей сознаться, что и гордостью своей он ей
понравился, когда в разговоре об опекунах поднял голову, как турецкий скакун, и сказал: “Самим биржанским Радзивиллам опекать тут нечего”. “Нет,
не баба он, истинный муж! - говорила себе девушка. - Солдат, каких дедушка больше всего любил... Да они того и стоят!”
Так предавалась девушка раздумью, и ее то обнимало блаженство, ничем не смущенное, то тревога, но и тревога эта была какой-то сладкой.
Панна Александра уже разделась, когда дверь скрипнула и вошла тетка Кульвец со свечой в руке.
- Страх как вы засиделись! - сказала она. - Не хотела я мешать вам, молодым, чтобы вы одни в первый раз наговорились. Кавалер, сдается,
учтивый. А как он тебе понравился?
Панна Александра сперва ничего не ответила, только подбежала к тетке босыми ножками, закинула ей руки на шею и, склонив свою светлую голову
ей на грудь, сказала нежным голосом:
- Тетушка, ах, тетушка!
- Ого! - пробормотала старая дева, поднимая вверх глаза и свечу.
ГЛАВА II
"Когда пан Анджей подъехал к усадьбе в Любиче, окна пылали и шум голосов долетал даже во двор. Услышав звон колокольчика, из сеней выбежали
слуги, чтобы приветствовать нового хозяина; о том, что он должен приехать, они узнали от его товарищей. Встречали они хозяина, униженно целуя
ему руки и обнимая ноги. Старый управитель Зникис стоял в сенях с хлебом-солью и низко кланялся; все с тревогой и любопытством смотрели, каков
из себя новый их господин. Он бросил на блюдо кошелек с талерами и стал спрашивать о товарищах, удивленный тем, что никто из них не вышел
навстречу его милости, хозяину дома.
Но они не могли выйти ему навстречу, потому что часа три уже пировали за столом, то и дело наливая чары, и, верно, совсем не слыхали
колокольчика за окном. Однако, когда пан Анджей вошел в комнату, из всех грудей вырвался громкий крик: “Haeres! Haeres <Наследник (лат.).>
приехал!” - и все товарищи повскакали с места и с чарами в руках пошли ему навстречу. Увидев, что они уже распорядились в его доме и до его
приезда успели даже подвыпить, он уперся руками в бока и засмеялся. Он смеялся все громче, видя, как они опрокидывают стульцы, как, покачиваясь,
выступают с пьяною важностью. Впереди всех шел великан Яромир Кокосинский, по прозванию Пыпка, славный солдат, забияка со страшным шрамом через
весь лоб, глаз и щеку, с одним усом короче, а другим длинней, поручик и друг Кмицица, его “достойный товарищ”, приговоренный в Смоленске к
лишению чести и смертной казни за увоз шляхтянки, убийство и поджог. Его-то теперь и хранили от казни война да покровительство Кмицица, который
был ему ровесником и соседом, - поместья их в Оршанской земле, до того как пан Яромир прогулял свое, лежали межа к меже. Шел пан Яромир, держа в
руках ковш, наполненный медом. За ним выступал Раницкий герба Сухие Покои, родом из Мстиславского воеводства, откуда был изгнан за убийство двух
помещиков. Одного он зарубил в поединке, а другого так, без боя, пристрелил из ружья. Имущества у него теперь не было никакого, хотя после
смерти родителей он получил в наследство много земли. Война и его хранила от рук заплечного мастера. Буян это был, и не было равных ему в
поединке на саблях. Третьим шел Рекуц-Лелива, руки которого если и были обагрены кровью, то только вражеской. Зато имение он пропил и проиграл в
кости - и вот уже три года таскался за Кмицицем.
С ним вместе шел четвертый, Углик, тоже смоленский шляхтич, который за разгон трибунала лишен
был чести и приговорен к смертной казни. Кмициц оказывал ему покровительство за то, что он хорошо играл на чакане. Кроме них, были тут и
Кульвец-Гиппоцентаврус, такой же великан, как и Кокосинский, но превосходивший его силой, и Зенд, объездчик, который умел подражать птицам и
зверям, человек темного происхождения, хоть и выдававший себя за курляндского дворянина; имения у него не было, и он выезжал Кмицицу лошадей, за
что получал жалованье.
Все они окружили смеющегося пана Анджея; Кокосинский поднял ковш и запел:
Выпей-ка с нами, хозяин милый,
хозяин милый!
Чтобы пить вместе нам до могилы,
нам до могилы!
Остальные подхватили хором, после чего Кокосинский протянул Кмицицу ковш, а ему Зенд тотчас подал другую чару.
Кмициц поднял свой ковш и крикнул:
- За здоровье моей любушки!
- Vivat! Vivat! <Да здравствует! Ура! (Лат.)> - крикнули все в один голос, так что стекла задребезжали в оловянных переплетах.
- Vivat! Траур кончится, свадьбу сыграем!
Посыпались вопросы:
- А какая она из себя? Что, Ендрусь, очень хороша? Такая, как ты думал? Среди наших оршанских найдется такая?
- Среди оршанских? - воскликнул Кмициц. - Да против нее нашими паннами только трубы затыкать! Сто чертей! Нет такой другой на свете!
- Мы тебе этого желали! - сказал Раницкий. - Так когда же свадьба!
- Как кончится траур.
- Плевать на траур! Дети черными не родятся, только белыми!
- Будет свадьба, так и траура не будет. Не жди, Ендрусь!
- Не жди, Ендрусь! - начали кричать все хором.
- Оршанским хорунжатам уже хочется с неба на землю! - крикнул Кокосинский.
- Не заставляй ждать бедняжек!
- Ясновельможные! - тонким голосом сказал Рекуц-Лелива. - Напьемся на свадьбе вдрызг!
- Милые мои барашки, - взмолился Кмициц, - пустите же меня, а проще сказать, идите к черту, дайте же мне дом посмотреть!
- Незачем! - возразил Углик. - Завтра посмотришь, а теперь пойдем к столу: там еще стоит парочка сулеек, да с полными брюшками.
- Мы уж за тебя тут все посмотрели. Любич - золотое дно, - сказал Раницкий.
- Конюшня хороша! - крикнул Зенд. - Два бахмата отменных гусарских, парочка жмудских да калмыцких пара, и всех по паре, как глаз в голове.
Табун завтра поглядим.
Тут Зенд заржал, как конь, и все удивлялись, что он так здорово ржет, и смеялись.
- Так вот какие тут порядки? - воскликнул обрадованный Кмициц.
- И погребок отменный, - пропищал Рекуц. - И смоленые бочки, и обомшелые сулеи стоят, как хоругви в строю.
- Вот и слава богу! Давайте садиться за стол!
- За стол! За стол!
Не успели рассесться и налить по чаре, как Раницкий снова вскочил.
- За здоровье подкомория Биллевича!
- Дурак! - оборвал его Кмициц. - Что это ты? За здоровье покойника пьешь?
- Дурак! - подхватили остальные.