— Хорошие новости, хозяин. Я переговорил с нашими людьми в судоходной компании. Они все подтвердили. Судно находится недалеко, на юге от нас.
— А как идут дела в Лондоне?
— Идут, — пожал плечами Фу Шэн.
Для него Лондон был всего лишь местом, о котором он слышал, но никогда не видел, и все, что происходило там, мало его интересовало.
— Следуйте за судном, но пока ничего не предпринимайте. И сообщайте мне обо всех изменениях в Лондоне.
— Слушаюсь, туан. Вы пока останетесь здесь?
— Дня на три, а потом возвращайтесь за мной. Эти клоуны из Агентства морской безопасности затеяли очередной рейд. Пусть они ничего не найдут.
— Не понимаю: зачем нам от них прятаться, туан? У этой осы тупое жало, — презрительно скривился Фу Шэн. — У нас больше катеров и ружей, чем у них.
— Мне не нужна война, Дапу Шэн. Мне нужны деньги. А для того чтобы их жало оставалось тупым, мы платим немалые взятки.
— Это не делает нам чести, туан, — не уступал Фу Шэн. В его голосе гнев мешался со старой обидой.
— Может, и не делает, старина, но зато нам это выгодно. В нашем мире честь ценится не слишком высоко. Она вышла из употребления, как и язык, на котором мы говорим. — Он положил ладонь на широкое плечо Фу Шэна. — Подожди, пока не время.
— А это время когда-нибудь придет?
— Может, даже скорее, чем ты думаешь, Фу Шэн. Наши предки взывают к нам, и в один прекрасный день мы откликнемся на их зов.
— Вы говорите загадками, туан.
— Возможно, — улыбнулся Хан. — Но ведь загадки для того и существуют, чтобы их разгадывать.
6
— Все это крайне непонятно, — задумчиво проговорил Билли Пилгрим.
Вместе с Финн и Джеймсом Талкинхорном они стояли в библиотеке адвоката перед столом, на котором лежала картина. Стол был дубовым, темным, очень старым и, похоже, монастырским. Финн без труда представила себе, как безмолвные монахи в надвинутых на глаза капюшонах вкушают за ним свою скудную трапезу.
Завещанная им картина оказалась небольшой — примерно квадратный фут. На ней было изображено до смешного маленькое суденышко, под всеми парусами плывущее по бурному морю. На заднем плане различались черный риф и разбивающийся об него прибой, а за рифом — полоска берега, заросшего джунглями. На небе полыхал алый закат. В нижнем правом углу, жирная и четкая, стояла прославленная подпись: «Рембрандт».
— По сведениям, которые я обнаружил в архиве Богартов, — заговорил Талкинхорн, — на полотне изображен «Флигенде драак», или «Летучий дракон», — корабль, на котором Вильгельм ван Богарт совершил плавание в Ост-Индию. Именно тогда была заложена основа благосостояния семьи. Картину Рембрандт написал по его заказу в тысяча шестьсот семьдесят первом году. После Второй мировой войны она числилась пропавшей и лишь недавно была обнаружена в кладовой швейцарского банка.
— Это типичный йот, — вставил Билли. — Как раз из таких судов и состоял вначале флот Голландской Ост-Индской компании. От их названия позже образовалось слово «яхта».
— Совершенно верно, — кивнул сэр Джеймс.
— Может, это и яхта, — заговорила Финн, — но только не Рембрандт.
— Простите? — несколько обиженно переспросил Талкинхорн. — Но тут же его подпись.
— Это ничего не значит.
У Рембрандта была мастерская, в которой работали десятки учеников, и все они имели право ставить на картинах его подпись. Что-то вроде резинового факсимиле. А кроме того, известно, что Рембрандт нередко подписывал картины, к которым даже не притронулся кистью.
— Но ведь вы не можете точно сказать, что это не Рембрандт?
— Могу, — улыбнулась Финн, — если картина действительно была написана в тысяча шестьсот семьдесят первом году.
— А почему дата имеет такое значение? — заинтересовался Билли.
— Потому что Рембрандт умер в тысяча шестьсот шестьдесят девятом. Уж эту-то дату я помню.
Она задумчиво провела пальцем по резной золоченой раме и пробормотала:
— А вот это уже интересно.
— Что именно? — тут же спросил Билли.
— Рама. Я почти уверена, что это Фоггини.
— Кто? — переспросил Талкинхорн.
— Флорентинец, жил в семнадцатом веке, — объяснила Финн. — Я год училась во Флоренции и тогда заинтересовалась им. Он был скульптором, но больше всего прославился своими замечательными рамами. Вот как раз такими — золото, резьба, масса завитушек.
— Простите, я не совсем вас понимаю. Какое значение имеет рама?
— Ну, если картина — подделка или копия, зачем вставлять ее в такую ценную раму?
— Возможно, чтобы заставить всех поверить в ее подлинность? — предположил Билли.
— Но уж если кто-то взял на себя труд так замаскировать подделку, — возразил Талкинхорн, — зачем датировать картину годом, в который она просто не могла быть написана? И доказать это, насколько я понимаю, будет совсем нетрудно.
«Это и правда странно, — подумала Финн. — А старик рассуждает, как настоящий Шерлок Холмс. И кстати, он совершенно прав».
— Можно взглянуть поближе? — спросила она вслух.
— Разумеется, — кивнул сэр Джеймс. — Ведь полотно теперь принадлежит вам и его светлости.
Финн подняла картину со стола. Даже учитывая вес массивной рамы, она оказалась довольно тяжелой для своего размера, а это означало, что написана она на дереве, скорее всего на дубовой доске. В Институте искусств Курто Финн посещала специальный курс, где учили определять возраст использованных живописцами досок при помощи дендрохронологического анализа, то есть подсчета годичных колец дерева. Она пристальнее вгляделась в картину и вдруг заметила, что в нескольких местах у самой рамы из-под краски проступают переплетенные нити ткани. Холст поверх деревянной доски? О таком она никогда не слышала, и, уж разумеется, такой странный метод не применяли в семнадцатом веке. Нахмурившись, Финн повернула картину другой стороной. Сзади она была затянута очень старой и ломкой оберточной бумагой.
— У вас найдется нож?
Сэр Джеймс достал из жилетного кармана старинный перочинный ножик с перламутровой ручкой, открыл его и протянул Финн. Маленьким лезвием она осторожно разрезала бумагу, чуть отступив от внутреннего края рамы, а потом одним движением сорвала ее. Их взглядам открылась задняя сторона доски: темное дерево, несколько неразборчиво нацарапанных букв, полустертые цифры — кажется, 237 с поперечной черточкой у семерки, как это принято в Европе, и две бумажные бирки — одна со штампом явно нацистских времен и другая с надписью по-голландски «Галерея Гудстиккера».
— В Амстердаме и правда была такая художественная галерея, — вспомнила Финн. — Довольно известная. Но ее ограбили нацисты в тысяча девятьсот сороковом. Голландия только недавно смогла вернуть себе часть произведений.