«Какие странные и неестественные вещи творятся здесь, в доме Уортропа!» А ведь ты сам можешь удостовериться, что здесь нет ничего странного и неестественного, что я занимаюсь самыми естественными вещами, что если бы не я и не другие подобные мне люди, то эти дураки вполне могли бы сейчас давиться своими внутренностями или перевариваться в животе какого-нибудь чудовища, не более странного, чем обычная муха!
Он глубоко вдохнул, делая паузу перед продолжением своей симфонии, и неожиданно замер, слегка склонив голову набок. Я прислушался, но не услышал ничего, кроме легкого постукивания капель по окну и ритмичного тиканья каминных часов.
— Здесь кто-то есть, — сказал он. Он повернулся и посмотрел сквозь жалюзи. Я не видел ничего, кроме отражения его худого лица. Какие у него впавшие щеки! Какая бледная кожа! Он так мужественно говорил о своем предназначении, но знал ли он, как сам он близок к ничтожеству, из которого пришел? — Быстро к дверям, Уилл Генри. Кто бы там ни был, помни, что я нездоров и никого не принимаю. Ну, чего же ты ждешь? Пошевеливайся, Уилл Генри, пошевеливайся!
Спустя секунду зазвонил звонок. Монстролог закрыл за мной дверь кабинета. Я зажег в прихожей рожки, чтобы рассеять густо лежавшие тени неестественного, широко распахнул дверь и увидел самую прекрасную женщину, какую я когда-либо встречал за все годы своей слишком долгой жизни.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
«Я ничем не могу тебе помочь»
— Привет, — сказала она с озадаченной улыбкой. — Боюсь, что я не туда попала. Я ищу дом Пеллинора Уортропа.
— Это и есть дом доктора Уортропа, — ответил я не вполне твердым голосом. Еще более поразительным, чем ее облик, было само ее присутствие у наших дверей. За все время, что я жил у доктора, к нему никогда не приходили дамы. Такого просто не бывало. Крыльцо дома 425 по Харрингтон Лейн было не для порядочных дам.
— Очень хорошо. А то я уж было подумала, что не туда попала.
Не дожидаясь моего приглашения, она вошла в вестибюль, сняла свой серый дорожный плащ и поправила шляпу. Из-под заколки выбилась прядь рыжих волос, и с нее на изящную шею капала вода. Лицо дамы лучилось под лампами, мокрое от дождя и безупречное — если только не считать дефектом симпатичную россыпь веснушек на носу и на щеках, — хотя я готов признать, что оно показалось мне совершенным не из-за освещения.
В высшей степени странно, что я, без труда в мельчайших подробностях описывающий различные проявления страшного ремесла доктора Уортропа и ужасных обитателей тьмы во всей их чудовищности, теперь терзаю свой словарный запас, подыскивая слова, столь же эфемерные, как блуждающие огни на болотах, чтобы воздать должное женщине, встреченной мною в тот летний день семьдесят лет назад. Я мог бы рассказать, как на ее великолепных локонах играл свет — но что из того? Я мог бы говорить о ее карих глазах с искрящимися вкраплениями зеленого — но и этого было бы мало. Есть вещи слишком ужасные, чтобы их вспоминать, и слишком прекрасные, чтобы их воскресить.
— Можно ему передать, что с ним хочет переговорить миссис Чанлер? — спросила дама. Она тепло улыбнулась.
Я пробормотал что-то совершенно невнятное, что, однако, никак не умалило ее улыбки.
— Он ведь здесь, не так ли?
— Нет, мэм, — сумел выговорить я. — То есть да, он здесь, но он не… Доктор нездоров.
— Может, если ты ему скажешь, что я здесь, он найдет в себе силы сделать исключение.
— Да, мэм, — сказал я и быстро добавил: — Он очень занят, так что…
— О да, он всегда занят, — сказала она с радостным смешком. — Не помню, чтобы когда-нибудь было иначе. Но куда подевались мои манеры? Мы ведь не познакомились.
— Может, если ты ему скажешь, что я здесь, он найдет в себе силы сделать исключение.
— Да, мэм, — сказал я и быстро добавил: — Он очень занят, так что…
— О да, он всегда занят, — сказала она с радостным смешком. — Не помню, чтобы когда-нибудь было иначе. Но куда подевались мои манеры? Мы ведь не познакомились. — Она протянула мне руку. Я пожал ее и только потом подумал, что, может быть, она протянула руку для поцелуя. Я был прискорбно невежествен в плане обхождения. Все-таки меня воспитывал Пеллинор Уортроп.
— Меня зовут Мюриэл, — сказала она.
— Я Уильям Джеймс Генри, — произнес я в ответ с неуклюжей формальностью.
— Генри! Так вот ты кто. Я должна была догадаться. Ты сын Джеймса Генри. — Она положила холодную ладонь мне на руку. — Я очень сочувствую твоей утрате, Уилл. А здесь ты оказался потому, что?..
— Доктор взял меня к себе.
— Правда? Как это на него не похоже. Ты уверен, что мы говорим об одном и том же докторе?
Позади меня открылась дверь кабинета, и я услышал голос монстролога:
— Уилл Генри, кто это был…
Я повернулся и увидел на его лице глубокое потрясение, хотя его быстро сменила маска ледяного равнодушия.
— Пеллинор, — мягко произнесла Мюриэл Чанлер.
Доктор обратился ко мне, хотя смотрел по-прежнему на нее:
— Уилл Генри, я думал, что мои распоряжения были недвусмысленными.
— Ты не должен винить Уильяма, — сказала она с игривой ноткой в голосе. — Он пожалел меня, когда я стояла на твоем крыльце, как мокрая кошка. Ты болен? — неожиданно спросила она. — У тебя такой вид, будто у тебя жар.
— Я чувствую себя как нельзя лучше, — ответил доктор. — Мне не на что жаловаться.
— Это больше — или меньше, — чем я могу сказать о себе. Я промокла до костей! Как ты думаешь, могу я рассчитывать на чашку горячего сидра или чая, прежде чем ты меня вышвырнешь за дверь? Я проделала большой путь, чтобы тебя увидеть.
— До Нью-Йорка не так далеко, — ответил Уортроп. — Если только ты не пришла пешком.
— Это надо понимать как «нет»? — спросила она.
— С моей стороны сказать «нет» было бы глупо, верно? Никто не может сказать «нет» Мюриэл Барнс.
— Чанлер, — поправила она его.
— Конечно. Спасибо. Думаю, я помню, кто ты. Уилл Генри, проводи миссис Чанлер, — он словно сплюнул это имя, — в гостиную и поставь чайник. Извините, миссис Чанлер, но сидра у нас нет — не сезон.
Возвращаясь через несколько минут с подносом из кухни, я задержался у двери, потому что за ней слышался яростный спор. Доктор говорил надменно и жестко, наша гостья была спокойнее, но столь же напориста.
— Даже если я приму это за чистую монету, — говорил он, — даже если бы я поверил в эту чепуху… нет, даже если бы это имело место независимо от того, верю я или нет… есть добрый десяток людей, к которым ты могла бы обратиться за помощью.
— Может быть, — согласилась она. — Но есть только один Пеллинор Уортроп.
— Лесть? Ты меня изумляешь, Мюриэл.
— Такова степень моего отчаяния, Пеллинор. Поверь, если бы я думала, что кто-то другой сможет помочь, я бы не обратилась к тебе.
— Как всегда, дипломат.
— Как всегда, реалист — в отличие от тебя.
— Я ученый и, следовательно, абсолютный реалист.
— Я понимаю, тебе горько…
— Предположение, что мне горько, доказывает твое недопонимание.