— Как он меня опознал, если даже ни разу не видел?!
— Он тебя вынюхал, — ответила я.
Коты вообще опознают друг друга больше по запаху, чем по виду, вот только у Гомера, говоря техническим языком, обоняние было настроено лучше, чем у многих других его сородичей.
Не меньше, чем необыкновенный нюх, в Гомере поражала его способность слышать то, что никто иной, даже другие коты, расслышать не мог. Помню, как одна моя знакомая, желая проверить широко известную теорию о том, что бездействие одного из органов чувств обостряет восприятие других ощущений, принялась беззвучно помахивать рукой футах, наверное, в ста от Гомера, мирно дремавшего у меня на коленях. Едва она провела рукой, как Гомер вскинул голову, навострил уши, и шея его повернулась туда, откуда шел звук. В этом пока что ничего необычного не было — когда он бодрствовал, его уши и нос всегда были в работе, отчего могло показаться, что состояние покоя ему просто неведомо. Но вот что поразительно: каким образом движение воздушных потоков от руки, которая бесшумно поднималась и опускалась, достигло его ушей с силой, достаточной, чтобы его разбудить? Гомер тут же спрыгнул на пол и стал покачивать головой в такт движению руки. А затем вразвалочку пересек гостиную, выйдя точно на мою знакомую, поставил лапки ей на ноги и вытянул шею. «Что это за звук? Опустите его пониже!» Рассмеявшись, знакомая опустила руку, чтобы Гомер вспомнил запах, и с любовью почесала ему шейку, на что котенок ответил довольным урчанием.
Незаметно для себя люди инстинктивно старались обращаться с Гомером как можно ласковей. То чувство, которое возникло у меня в первый же вечер наедине с Гомером — что если Гомер тебе доверяет, это что-нибудь да значит, — это чувство делает тебя другим. И, кажется, все мои знакомые испытывали то же самое.
В те времена Саут-бич был населен людьми, которые, по большей части, перебрались сюда из других мест, теми, кто на родине слыл неудачником или «человеком со странностями», словом, не таким, как все. Тут были и художники, и писатели, и травести, и даже умельцы, которые наряжались и гримировались таким образом, что, скажем, левой половиной тела могли изображать женщину, а правой — мужчину, — номер, имевший неизменный успех у завсегдатаев ночных заведений. Вот почему в какой-то момент мы между собой стали называть Саут-бич «Островом брошенных игрушек».
Кто как, а Мелисса благоволила ко всем изгоям и отверженным, устроив у себя в доме что-то вроде артистического салона. Возможно, потому, что Гомера можно было отнести и к тем, и к другим, коих сторонились все «нормальные» люди, все, кто с ним знакомился, тут же подпадали под его
Но лично я так не считаю.
Одна моя приятельница как-то спросила, почему, на мой взгляд, истории о животных — те, в которых братья наши меньшие совершают героические поступки, вроде той кошки, что вынесла котят из горящего дома, или, вот, пса, который пересек пустыню в Ираке (а это миль пятьдесят), чтобы найти солдата, кормившего его — почему эти истории так действуют на нас?
Вопрос застал меня врасплох, и я ограничилась уклончивым ответом, мол, я и сама чувствую их обаяние. Но несколько дней спустя мне вдруг подумалось, что эти поступки — почти материальное свидетельство объективно существующего морального порядка, или, иными словами, воплощают в себе божественное начало. Они, как мне кажется, доказывают: то, что нам дорого и трогает нас до слез, такие вещи, как любовь, отвага, верность и альтруизм — не абстрактные понятия. То, что ничто из этого списка не чуждо и животным, показывает человеку, что все это — часть бытия, а вовсе не придумано им для того, чтобы передавать из поколения в поколение в виде сказки или мифа.
Слепота Гомера не одарила его сверхъестественными способностями. Она не сделала его проницательней и не наделила умением видеть то, что скрыто в характерах других животных.
Однако она открывала лучшее в тех, кто окружал его. Нашим друзьям было известно, что парочка, которая принесла Гомера в ветеринарную клинику, настаивала на его усыплении, а еще десяток людей не раздумывая отказались приютить его. Такое положение вещей неминуемо разбивало всех, причастных к судьбе Гомера, на два лагеря: «мы» и «они». Быть одним из «нас», осознавать незаурядность Гомера, быть к нему добрее и не отвергать его, несмотря на его несходство с остальными — означало быть лучше и выше «их», тех, кто отказался от него.
Коты по своей натуре хищники-одиночки — так по-научному зовется то, что может наблюдать каждый из нас: они куда независимей собак, предпочитают со всем справляться самостоятельно и, в отличие от собак, любят оставаться наедине с собой.
На воле собаки собираются в стаи, в то время как коты охотятся в одиночку или образуют нестабильные социальные группы, ориентированные больше на соблюдение территориальных границ друг друга, нежели на совместную добычу пищи.
Гомер же всегда был «стайным» животным — инстинкт, куда более развитый, чем у большинства котов, подсказывал ему, что его безопасность зависит от размера стаи. А стаей его стали люди. Я была вожаком, и того, кого я представляла Гомеру, котенок безоговорочно считал своим. Все до единого полагали, что именно этот котенок будет отличаться особым недоверием к чужакам, и все без исключения ошибались — Гомер относился к людям чрезвычайно благосклонно. Свое расположение он выражал тем, что забирался на колени к новому знакомому и принимался мурлыкать и тереться об него в знак дружбы.
Мне припомнилось, как однажды, когда я выпутывала перепуганного Гомера из паутины шерстяного платка, кто-то из моих приятелей подивился вслух несвойственному мне долготерпению. Замечание это заставило меня призадуматься: впервые в жизни мое терпение отметили — потому, вероятно, впервые, что как раз терпением-то я и не отличалась. Не то чтобы я была совсем уж нетерпеливой, однако каждый раз мне приходилось прилагать определенные усилия и уговаривать себя: «Итак, собралась… не торопись, потихонечку…» Так обычно люди уговаривают себя делать то, что им не дается.
Но с Гомером мне не приходилось напрягаться или переступать через себя. Все, что бы я ни делала, получалось словно само собой.
Со своей стороны, Гомер тоже особо не философствовал. Ему было известно лишь то, что он счастлив и любим. И с течением лет он будет делать вещи, которые станут удивлять меня все больше и больше.
Но самые невероятные события и вовсе совершались без его участия. Они случались просто потому, что он был рядом.
Глава 5
Еще один котенок в доме?
Всякий просящий защиты и странник является братом
Мужу, который хотя бы чуть-чуть прикоснулся к рассудку.
Пока Гомер носил пластмассовый конус, от Скарлетт и Вашти его нужно было держать подальше. Тыловое обеспечение маневра по сдерживанию сторон, которое предусматривало выделение достаточного времени и места Гомеру для ознакомления с новым домом при одновременной нейтрализации Скарлетт и Вашти, но так, чтобы они не ощутили нехватку любви и внимания из-за того, что в доме появился новый котенок, в теории оказалось легче, чем на практике. Когда дома была Мелисса, можно было оставить Гомера с ней при условии, что они закроются в ее спальне, а на оперативный простор в это время допускать Скарлетт и Вашти. Когда же Гомеру или Мелиссе, а то и им обоим вместе, надоедало сидеть в заточении, я шикала на кошечек, загоняя их в свою спальню, и выпускала на волю Гомера. Если ночь заставала Скарлетт и Вашти в моей спальне, я выпроваживала их, а к себе забирала Гомера.
Поскольку эта процедура повторялась изо дня в день, я вскоре стала напоминать себе любвеобильного героя французского фарса, который весь день то и делал, что открывал и закрывал разные двери, стремясь не допустить роковой встречи жены и потенциальной любовницы.