Стража сделала вид, что ничего не произошло.
— Спасибо, приятель; твоя служба мне по душе, — сказал король Кенту. — Это ты вернул моего шута домой?
— Знамо дело, это он, стрый, — молвил я. — Вызволил меня из чернейшей чащобы, отбил у спадасинов и пигмеев, а также стаи тигров — и привел сюда. Только не дозволяйте ему говорить с вами по-валлийски — один тигр захлебнулся в половодье его перхоты и пал под ударами согласных.
Лир пристальнее всмотрелся в своего старого друга — и поежился. Вне всяких сомнений, по его хребту проелозила мерзлая лапа мук совести.
— Тогда милости просим, сударь. Я буду жаловать тебя. — Лир протянул Кенту кошель с монетами. — Спасибо. Ты не слуга, а друг. Вот тебе задаток за службу.
— Моя благодарность и мой меч все ваши, — рек Кент, склоняясь в поклоне.
— Кто ты таков? — спросил Лир.
— Кай, — ответил Кент.
— И откуда взялся?
— Из Перепиха, государь.
— Это понятно, парень, как и все мы, — нетерпеливо сказал Лир. — Но из каких краев?
— Овечий Перепих на Червеедке, — вставил я, пожав плечами. — Уэльс.
— Что ж, послужи мне, — сказал Лир. — Если не разонравишься и после обеда, то оставлю при себе.
— Позволь и мне прибавить. Вот мой колпак, — рек я, протянув Кенту свою шапку с бубенцами.
— Зачем он мне? — спросил Кент.
— Затем, что ты валяешь дурака. Только дурак пойдет на дурака работать.
— Смотри, дурак. Плетки отведаешь, — сказал Лир.
— А ты на мой колпак не зарься, он уже обещан, — сказал я королю. — Выпроси-ка другой у своих дочек.
Капитан Куран проглотил улыбку.
— Ты меня дураком зовешь? — сообразил Лир.
— Остальные свои звания ты роздал, а уж этого врожденного у тебя не отнять. Земли тоже разбазарил, так отчего же не дурак?
— Берегись, каналья! Видишь плетку?
Я потер себя по ягодицам — они по-прежнему горели.
— Так лишь она тебе, стрый, ныне и подвластна.
— Какой-то злой ты стал, дурак, покуда шлялся, — сказал король.
— А ты больно добренький, — рек я. — Сам король, наскуча властью, подался в дураки — шутки с судьбой шутить удумал.
— Государь, этот дурак не совсем дурак, — промолвил Кент.
Лир повернулся к старому рыцарю, но без гнева.
— Не исключено, — слабо вымолвил он, шаря тусклым взором по каменным плитам пола, словно бы там нацарапан был ответ. — Кто знает…
— Госпожа Гонерилья, герцогиня Олбанийская! — провозгласил служитель.
— …бздунительная шаболда, — добавил я, относительно уверенный, что служитель эту часть опустит.
Гонерилья впорхнула в залу, не заметив меня, и устремилась прямиком к отцу. Старик раскрыл ей объятья, но она остановилась в одном клинке от него.
— Неужели отец прибил моего слугу за то, что тот выбранил его шута? — Только теперь она злобно глянула на меня.
Я потер попу и послал герцогине воздушный поцелуй.
— Холопа я прибил за дерзость, а велел я ему призвать тебя. Дурак же мой только что нашелся. Что значит эта складка на челе?
— Молодец ты был раньше — чихать тебе было на ее хмурость, — заявил я королю. — А теперь ты ноль без палочки. Она вырвала из сердца всю любовь к дуракам и тем, кто без званий, и обратила в желчь.
— А теперь ты ноль без палочки. Она вырвала из сердца всю любовь к дуракам и тем, кто без званий, и обратила в желчь.
— Нишкни, мальчишка, — рек король.
— Вот видите? — сказала Гонерилья. — Не только ваш разнузданный дурак, но многие из вашей наглой свиты весь день заводят ссоры, предаваясь неслыханному буйству, государь. При вас еще сто рыцарей и сквайров, таких распущенных и диких малых, что этот двор беспутством превратили в кабак какой-то; наш почтенный замок от их эпикурейства стал похож на дом публичный. Этот срам немедля должно пресечь. Вам же безразлично все, кроме этого дурака со справкой.
— Это уж как полагается, — рек Кукан, хоть и себе под деревянный нос. Когда бушует королевский гнев, даже слюна с их уст несет с собою гибель, будь ты простой смертный или обычная кукла.
— Мне различно многое, и дворня моя — лучшая в стране. И кстати, ей не платили с самого Лондона. Так что если б ты…
— Ни шиша они не получат! — сказала Гонерилья, и все рыцари в зале вдруг навострили уши.
— Когда я отдал тебе все, условье было — ты содержишь мою свиту, дочь.
— Вестимо, папа, буду содержать. Но не такой контингент и не под вашим водительством.
Лир побагровел. Его трясло от гнева, как в параличе.
— Как ваше имя, госпожа моя? Говорите громче, мой старый слух меня подводит.
Гонерилья подошла теперь к отцу и взяла его за руку.
— Да, отец. Почтенной старости приличен разум. А вы стары. Очень стары. Поистине, взаправду ошеломительно, умонепостигаемо… — Она повернулась ко мне за подсказкой.
— Неебически? — предложил я.
— …неебически стары, — продолжала герцогиня. — Вы немощно, недержательски, иссохше, варенокапустносмердяще стары. Вы мозгосгнивше, яйцеобвисше…
— Я, блядь, стар, и точка! — рявкнул Лир.
— Оговорим это как особое условие, — вставил я.
— И вот я вас прошу, — гнула свое Гонерилья, — распорядитесь прекратить бесчинства, как должен стыд самим вам подсказать. Уменьшить хоть немного вашу свиту, оставить только, что необходимо, притом людей, приличных вашим летам, умеющих держать себя.
— Моя дружина — отборнейший и редкостный народ, кому до тонкости известна служба, кому всего дороже долг и честь. И ты согласилась их содержать.
— И не отказываюсь. Я уплачу вашим людям, но половина свиты останется в Олбани под моим началом и слушаться будет моих приказов. И жить они будут в солдатских казармах, а не бегать по двору, как банда мародеров.
— Провал возьми вас всех! — выругался Лир. — Седлать коней! Собрать в дорогу свиту! Бездушный выродок! Я впредь тебе не буду докучать своей особой! Еще есть дочь у нас!
— Так и езжайте к ней, — сказала Гонерилья. — Вы бьете моих людей, а злая челядь ваша повелевать везде и всюду хочет! Изыдьте, но половина вашей свиты останется здесь.
— Лошадей мне! — распорядился Лир. Куран поспешил из залы, прочие рыцари — за ним. В дверях они столкнулись с герцогом Олбанийским — тот выглядел более чем смятенно.
— О боги милосердные, что это? Что происходит здесь? К чему такая спешка, капитан? — спросил он.
— Явились, сэр? Вы к этому причастны? Как, не прошло и первых двух недель, и — с маху — пятьдесят? Долой полсвиты? Стервятница удумала чего! — набросился на него Лир.
— Я, государь, не виноват, и даже совсем не знаю, что вас прогневило, — отвечал Олбани.