Арестант Нержин не рисковал ничем, кроме десяти суток карцера, - девушка рисковала анкетой, карьерой, может быть даже свободой, - но у нее
не было сил оторваться от рук, запрокинувших ее голову.
Первый раз в жизни ее целовал мужчина!..
Так змеемудро скованная стальная цепь развалилась в том звене, которое сработали из женского сердца.
8
- Чья там лысина сзади трется?
- Дитя мое, у меня все-таки лирическое настроение. Давай потрепемся.
- Вообще-то я занят.
- Ну, ладно тебе - занят!.. Я расстроился, Глебка. Сидел у этой импровизированной немецкой елочки, заговорил что-то о своем блиндаже на
плацдарме северней Пултуска, и вот - фронт! - нахлынул фронт! - и так живо, так сладко... Слушай, в войне все-таки есть много хорошего, а?
- До тебя я это вычитал из немецких солдатских журналов, попадались нам иногда: очищение души, Soldatentreue...
- Мерзавец. Но если хочешь, в этом есть-таки рациональное зерно...
- Нельзя себе этого разрешать. Даосская этика говорит: "Оружие - орудие несчастья, а не благородства. Мудрый побеждает неохотно."
- Что я слышу? Из скептиков ты уже записался в даосцы?
- Еще не решено.
- Сперва вспомнил я своих лучших фрицев - как мы вместе с ними составляли подписи к листовкам: мать, обнявшая детей, потом белокурая
плачущая Маргарита, это коронная была наша листовка, со стихотворным текстом.
- Я помню, я подбирал ее.
- и тут сразу наплыло... Я тебе не рассказывал про Милку? Она была студентка ИнЯза, кончила в сорок первом и послали ее переводчицей в наш
отдел. Немного курносенькая, движения резкие.
- Подожди, это та, которая вместе с тобой пошла принимать капитуляцию Грауденца?
- Ага-га! Удивительно тщеславная была девченка, очень любила, чтоб ее хвалили за работу (а ругать упаси боже) и представляли к орденам. Ты
на Северо-Западном помнишь вот здесь за Ловатью, если от Рахлиц на Ново-Свинухово, поюжней Подцепочья - лес?
- Там много лесов. По тот бок Редьи или по этот?
- По этот.
- Ну, знаю.
- Так вот в этом лесу мы с ней целый день бродили. Была весна... Не весна, март: ногами по воде хлюпаешь, в кирзовых сапогах по лужам, а
голова под меховой шапкой от жары взмокла, и этот, знаешь, запах! воздух! Мы бродили как первовлюбленные, как молодожены. Почему, если женщина -
новая для тебя, переживаешь с нею все с самого начала, как юноша набухнешь и...
А?.. Бесконечный лес! Редко где - дымок блиндажа, батарейка семидесяти шести на поляне. Мы избегали их. Добродились до вечера - сырого,
розового.
Весь день она меня томила. А тут над нашим расположением начала кружить "рама". И Милка задумала: не хочу, чтоб ее сбивали, зла нет. Вот
если не собьют - ладно, останемся ночевать в лесу.
- Ну, это уже была сдача! Где ж видано, чтоб наши зенитчики попали в "раму"!
- Да... Какие были зенитки за Ловатью и до Ловати - все по ней час добрый палили и не попали. И вот... Нашли мы пустой блиндажик...
- Надземный.
- Ты помнишь? Именно. Там за год много было понастроено таких, как хижины для зверья.
..
- Надземный.
- Ты помнишь? Именно. Там за год много было понастроено таких, как хижины для зверья.
- Там же земля мокрая, не вкопаться.
- Ну да. Внутри - хвои набросано, запах от бревен смолистый, и дымоватый от прежних костров - печек нет, так так прямо отапливали. А в
крыше дырка. Ну, и света, конечно, никакого... Пока костер горел - тени на бревнах... Глебка! Жизнь, а?!
- Я заметил: в тюремных рассказах если участвует девушка, то все слушатели, и я в том числе, остро желают, чтобы к концу рассказа она была
уже не девушка. И это составляет для зэков главный интерес повествования.
Здесь есть поиск мировой справедливости, ты не находишь? Слепой должен удостоверяться у зрячих, что небо осталось голубым, а трава -
зеленой. Зэк должен верить, что теоретически на свете еще остались милые живые женщины и они - отдаются счастливцам... Ишь ты, какой вечер
вспомнил! - с любовницей да в смолистом блиндаже, да когда не стреляют. Нашел хорошую войну!.. А твоя жена в этот вечер отоварила сахарные
талоны слипшейся подушечкой, раздавленной, перемешанной с бумагой, и считала, как разделить дочкам на тридцать дней...
- Ну, кори, кори... Нельзя, Глебка, мужчине знать одну только женщину, это значит - совсем их не знать. Это обедняет наш дух.
- Даже - дух? А кто-то сказал: если ты хорошо узнал одну женщину...
- Чепуха.
- А если двух?
- И двух - тоже ничего не дает. Только из многих сравнений можно что-то понять. Это не порок наш и не грех - это замысел природы.
- Так насчет войны! В Бутырках, в 73-й камере...
- ... на втором этаже, в узком коридоре...
- ... точно! - молодой московский историк профессор Разводовский, только что посаженный, и никогда, конечно, не бывавший на фронте, умно,
горячо, убедительно доказывал соображениями социальными, историческими и этическими, что в войне есть и хорошее. А в камере было человек десять
фронтовиков - наших и власовцев, все ребята отчаюги, оторви, где только ни воевали, - так они чуть не загрызли этого профессора, рассвирепели:
нет в войне ни хренышка хорошего! Я слушал - и молчал. У Разводовского были сильные аргументы, минутами он казался мне прав, и мои воспоминания
тоже мне подсказывали хорошее иногда, - но я не осмелился спорить с солдатами: кое-что, на которое я хотел согласиться со штатским профессором,
было то кое, что отличало меня, артиллериста при крупных пушках, от пехоты. Лев, пойми, ты был на фронте, кроме взятия этой крепости, - полный
придурок, раз у тебя не было своего боевого порядка, с которого нельзя - ценою головы! - отступить. А я - придурок отчасти, раз я сам не ходил в
атаку и не поднимал людей. И вот в нашей лживой памяти ужасное тонет...
- Да я не говорю...
- ... а приятное всплывает. Но от такого денька, когда "Юнкерсы" пикирующие чуть не на части меня рвали под Орлом - никак я не могу
воссоздать в себе удовольствия. Нет, Левка, хороша война за горами!
- Да я не говорю, что хороша, но вспоминается хорошо.
- Так и лагеря когда-нибудь хорошо вспомним. И пересылки.
- Пересылки? Горьковскую? Кировскую? Не-е...
- Это потому, что у тебя там администрация чемодан захалтырила, и ты не хочешь быть объективным. А кто-нибудь и там был большим человеком -
каптером или банщиком, да жил в законе с шалашовкой, так и будет всем рассказывать, что нет места лучше пересыльной тюрьмы.