-Что читаете? - спросил я его. Он показал обложку: это был «Властелин спичек» Леона Эндрью.
-Страшненькая вещь, - сказал я.
-Страшненькая, - согласился он. - Но не до конца. Обратите внимание - Ланкастер манипулирует своими подданными умело и даже изящно, но однообразно: опираясь только на их низменные инстинкты…
-Но ведь иначе, наверное, и нельзя.
-Можно. Можно, можно… Дружба, любовь, патриотизм, верность, честь… материнство… Все может стать той веревочкой, за которую будут дергать.
-Да, - сказал я. - Это страшнее. Даже думать не хочется.
-Мне тоже не хочется, - сказал Юрий Максимович. - Но думается… Знаете, Вадим, - сказал он после паузы, - я ведь начал читать по-настоящему лет пять назад - после больницы. Раньше и времени не было, и отношение было соответствующее: мол, литература - она литература и есть, в жизни все по-другому, по книге жить не научишься, в книгах все как в книгах, а в жизни - как в жизни. И вообще, работать надо, а читать - это как получится.
А что, нас так и воспитывали. Даже в школе, хотя там, может быть, ставили совсем иные цели. Это только сейчас я понял, что между упрощением с дидактической целью и вульгаризацией никакого различия нет. Учебники всегда
-дрянь, учиться надо по первоисточнику. - Это точно, - согласился я.
Мы еще поговорили о литературе.
-Это же кошмар, как преподают, - горячился Юрий Максимович. - Я, например, считаю себя просто ограбленным. Кто-то решает не только, какие книги можно читать, а какие нельзя, но и как понимать прочитанное - а это, если хотите, преступление. Я уже говорил, что только последние пять лет читаю всерьез - и чувствую, что проживаю еще одну жизнь. Выходит, если бы не инфаркт - у меня было бы одной жизнью меньше. Вы-то хоть освободились от давления школьной программы?
-У меня была тройка, - сказал я. - Я вечно спорил с учителями.
-Молодец, - сказал Юрий Максимович.
-Оппортунисты, - сказал Серега, поднимаясь. - И оппозиционеры. Все бы вам спорить. Берите пример с простого народа. Вот я проиграл сейчас полведра чищеной картошки и иду платить проигрыш. Кто-нибудь составит мне компанию?
-Я и составлю, - сказала Наташа, - кто еще?
-Ну уж нет, - сказал я. - Не будем превращать фей в кухарок. Идем, Серега.
А вы бы задали ей перцу, Юрий Максимович? Восстановите попранную мужскую честь!
-С удовольствием, - сказал Юрий Максимович. - Защищайтесь, мадам!
На кухне мы сели друг напротив друга, поставили ведро посередине и стали чистить картошку.
-Что-то невмоготу мне сегодня, - тихо сказал Серега. - Давит, как перед грозой. Как там по прогнозу?
-По прогнозу - не будет. Может, окно открыть?
-Не надо, комары налетят. Вывелась, говорят, какая-то новая раса комаров, которые в полете не жужжат и не помирают от дихлофоса. Живут в подвалах.
-Это что, - сказал я. - Вывелась новая раса людей, которые просты в обращении, как дураки, и почти так же полезны, как умные. Живут где попало…
-Н-да… - сказал Серега и задумался. Даже картошку перестал чистить - так и застыл с недочищенной в руке.
Потом мы поставили кастрюлю с картошкой на плиту и пошли в комнату.
Даже картошку перестал чистить - так и застыл с недочищенной в руке.
Потом мы поставили кастрюлю с картошкой на плиту и пошли в комнату. Юрий Максимович спал в кресле, Наташа вязала.
-Ну, как? - ревниво спросил Серега.
-Три-ноль, - сказала Наташа. - Мужская честь спасена.
-Куда мы без стариков? - пробормотал Серега. Я посмотрел на Наташу. Чем-то ее вид мне не понравился. Днем она всегда чуть-чуть - ну, самую малость - переподтянута, всегда на самоконтроле, и только когда садится вязать, позволяет себе расслабиться. У нее удивительно уютный вид, когда она вяжет.
А сейчас она сидела прямо, и руки были напряжены, и концы спиц - желтые шарики - подрагивали.
-Тебе что, нехорошо? - спросил я.
-Нет, ерунда, - сказала Наташа. - Так…
Я подсел к ней, обнял за плени.
-Вечер такой тяжелый, - пожаловалась она. - Хоть бы скорей, что ли…
-Новолуние, - сказал я.
-Не в первый же раз, - сказала она. - Но не припомню, чтобы так муторно было. Поплакать бы…
-Поплачь, - сказал я.
-Не получается. Я уже пробовала. Вадь, погладь меня по голове…
На кухне зашипело, Серега сорвался с места и побежал туда. Что-то он там делал, полилась вода, потом все стихло; Серега не показывался.
-Деликатный, - прошептала Наташа.
-Ага, - сказал я и поцеловал ее в глаза, сначала в один, потом в другой. - Какие они у тебя пушистые…
Она опустила голову, прижалась ко мне щекой и судорожно всхлипнула. Я обнял ее еще крепче.
-Заведи себе жилетку, - глухо сказала она. - Мне будет куда плакать.
Я гладил ее волосы, щеку, шею и чувствовал, как она понемногу оттаивает.
Наташа плакала редко и совсем не по-дамски; так, как она, плачут парни-подростки, стыдясь и прячась. А сейчас она просто сидела, замерши, не дыша, только слезы лились и лились, и со слезами изливалось внутреннее ее напряжение, и руки уже успокоились, и, может быть, понемногу становилась на место душа…
-Ну, ничего, ничего, - шептал я ей. - Привыкнем же когда-нибудь, ко всему человек привыкает, и мы привыкнем, вот увидишь, будем жить, видишь, как хорошо приспособились - вместе…
Я говорил и знал, что вру, что приспособиться можно действительно ко всему, только не к чувству страха. К опасностям, к самому нечеловеческому существованию, и чему угодно - за счет того, что страх притупляется. А у нас он каждый раз новенький, с иголочки - пожалуйста… А вторым планом проходило удивление, досада, злость: да что на нас всех накатило-то сегодня? Переждем, как обычно, переждем, ведь все же вместе, а вместе никогда не бывает уж очень страшно, даже в новолуние, даже перед грозой, когда кажется - ну, все…
-Может, пойдем в мастерскую? - спросил я Наташу.
-А ты хочешь?
-Глупая девчонка, она еще спрашивает…
-А сколько времени? Девять скоро… Нет, давай сегодня здесь пересидим, вместе со всеми, а под утро пойдем, ладно?
-Утром они сами все разойдутся.
-Тем более. Понимаешь, мне чудится, что сегодня будет что-то такое… лучше нам быть всем вместе, понимаешь? На кухне снова завозился Серега, потом он позвал:
-Есть-то будем сегодня, кошмарники? Картошка готова.