Расследования убийств казались ему такой же глупостью, как попытка определить, есть ли жизнь на Марсе, глядя на этот самый Марс в театральный бинокль. Да и не понимал он, зачем расследовать, когда можно не расследовать, а засадить за решетку первого попавшегося под руку и написать в отчете, что убийца пойман и больше угрозы для общества не представляет.
Пусть все, что угодно. Пусть работяги вчера в стельку надрались, пусть обнаружится несоблюдение каких-нибудь очередных правил техники безопасности, но только не драка.
Потому что если драка — значит, убийство, значит, расследование, значит, конец света.
Черт бы взял этого Муркина, выбравшего такое неподходящее время, чтобы откинуть сандалии. Хотя, может, именно черт его и взял.
Понимая, что милиция все равно приедет, даже если это просто несчастный случай, Чернов отступил назад, стараясь попасть в собственный след. Все же детективы он почитывал и знал, что возле трупа лучше ничего не трогать.
Была бы охота что-то там еще и трогать!
Чернов полез в карман за телефоном, но тут же в раздражении сунул его обратно. Как он ни хорохорился, но вид мертвого Володьки произвел на него гораздо более сильное впечатление, чем он сам мог себе признаться. Руки были не просто влажные — они были мокрые и холодные, как шкура дохлой рыбы. Он сердито зашагал к тонкой водопроводной трубе, нелепо торчавшей на краю котлована, отвернул шершавый вентиль и попил мутной ржавой воды. Потом плеснул в лицо.
«Возьми себя в руки. Чай, не барышня».
Он злобно утер физиономию подкладкой куртки и посмотрел по сторонам. Вокруг никого не было, только в отдалении у вагончиков начиналась привычная утренняя жизнь. Чернов посмотрел на часы. Шесть. Седьмой.
Никто еще ничего не знает, подумал он тоскливо. Для всех пока что начинается обычный день. Только он, Вадим Чернов, стоит в двух шагах от трупа Володьки Муркина и не может заставить себя позвонить.
Он вздохнул и снова посмотрел в котлован, смутно надеясь, что труп куда-нибудь исчез за то время, что он умывался.
Труп, будь он неладен, был на месте.
Что-то поблескивало на полпути между мертвым Володькой и бетонным столбом, к которому был прикручен прожектор, как будто золотое кольцо в куче навоза. Чернов посмотрел, прищурившись, и стал спускаться, по дуге обходя труп. Стараясь не смотреть в его сторону, он копнул носком ботинка рыхлую землю. Какой-то длинный и узкий предмет, похожий на тюбик губной помады, сверкнув полированным золотым боком, подпрыгнул и мягко шлепнулся неподалеку. Чернов наклонился, поднял его и вытер о куртку. Это была зажигалка. Стильная позолоченная зажигалка, на которой было выдавлено черным «Кельн Мессе». Зажигалка принадлежала Степану. Он привез ее в марте со строительной выставки из Германии, куда поехал с Беловым, оставив Чернова за старшего. Чернову тогда тоже хотелось в Германию, тем более он никогда еще не был за границей, но Степан решил, что поедет Белов.
Значит, Степан эту свою драгоценную зажигалку потерял, да еще в таком неподходящем месте…
Чернов думал всего одну секунду, а потом сунул зажигалку в карман. Даже идиоту ясно, что Степан не может иметь отношения к смерти какого-то никому не нужного распоследнего рабочего с собственной стройки, а раз так, значит, зажигалку эту он просто сунул мимо кармана, когда вчера или позавчера лазал по котловану, и ментам об этом знать совсем не обязательно.
Преодолевая себя, он еще раз посмотрел вниз, на Володьку, отвернулся, выматерился и решительно достал телефон.
— Па-ап!
Шум воды в трубах, шипение яичницы на сковороде, развеселые вопли ведущего утренней программы на «Русском радио».
— Папа!
Стук посуды и пронзительный взвизг кофемолки.
— Папа!!
Степан вздрогнул и оглянулся, чуть не выпустив кофемолку из рук.
— Папа!
Стук посуды и пронзительный взвизг кофемолки.
— Папа!!
Степан вздрогнул и оглянулся, чуть не выпустив кофемолку из рук.
— Пап, ну ты чего?! Совсем уже?!
С Ивана на пол текла вода. Он стоял в дверном проеме мокрый и совершенно голый. Степан уставился на него, как будто впервые увидел.
— Я тебя зову, зову! Ты что, не слышишь?
— Нет, — сказал Степан. — Не слышу. Уже пора?
— Давно пора, — ответил Иван обиженно и зашлепал в ванную, бормоча себе под нос:
— Зову, зову, два часа зову..
Степан переставил сковородку, хлопнул по кнопке чайника и пошел в ванную вслед за сыном.
— Давай! — приказал Иван и зажмурился. Он стоял в ванне — острые локти, выпуклые коленки, ребра все до одного можно пересчитать, ручки-палочки и ножки-дощечки. В кого он такой худющий? Степан усмехнулся. Утренний ритуал никогда не менялся. Просто сегодня он что-то отвлекся и про ритуал позабыл.
— Готов? — переспросил Степан, повыше поднимая ведро с холодной водой. Иван сосредоточенно кивнул, не открывая глаз. Степан перевернул ведро, вода отвесно упала на Ивана, так что он даже покачнулся, стекла по всем ребрам, по ручкам-палочкам и по ножкам-дощечкам. Иван моментально покрылся гусиной кожей и встряхнулся, как собачонка.
Степан сунул ему полотенце.
— Ты просто супербизон, — сказал он какую-то нелепую фразу, которая приводила Ивана в восторг и которая тоже была частью ритуала.
Из полотенца вынырнула розовая мордаха, сияющая кривоватыми передними зубами.
Просто ангел Божий, а не ребенок.
Степан тяжело вздохнул.
— Вытирайся и давай завтракать. Мне некогда.
— Тебе всегда некогда, — сообщил Иван из полотенца. — Тебе когда-нибудь будет есть когда?
— Так нельзя говорить, — поправил Степан машинально, — нужно сказать «будет ли у тебя время».
— Да какая разница! Времени-то все равно не будет…
Внезапно Степан пришел в сильное раздражение. Как будто Иван в чем-то несправедливо обвинял его.
— Вот если ты будешь все время со мной базарить, — сказал он, хотя Иван вовсе и не базарил, — времени у меня совсем не станет.
И ушел на кухню.
Конечно, ему некогда. Он работает с утра до ночи. Все мечты о том, что в один прекрасный день работа пойдет без него, а ему останется только пожинать лавры, ежедневно разбивались вдребезги, как любовная лодка о быт в стихах революционного поэта Маяковского. Иногда ему приходится работать по субботам и еще по воскресеньям.
Степан разложил по тарелкам яичницу.
Он понятия не имеет, куда деть Ивана, когда начнутся каникулы. Черт бы взял эту продвинутую школу, где каникулы начинаются почему-то в апреле! В прошлом году у них все лето жила мама, а в этом году мама умерла…
— Иван! — крикнул Степан громче, чем нужно. — Ну где ты там?!
Думать об этом с утра нельзя. Об этом можно думать только ночью, когда Иван спит и впереди еще пять часов, чтобы прийти в себя. Степан не мог позволить себе думать такие думы с утра пораньше.
— Пап, где моя черная водолазка?
— Посмотри в шкафу.
— Да нет в шкафу, я уже смотрел!
— Иван, я ее не надевал, если ты об этом спрашиваешь!
— Я спрашиваю, где моя черная водолазка?! — Голос уже почти дрожит. Не восьмилетний мужик, а рохля и мямля, ей-богу!
Степан стукнул сковородкой о плиту и большими сердитыми шагами пошел в комнату к Ивану. Иван стоял перед распахнутым шкафом и зачем-то перебирал трусы на нижней полке.
— Трусы ты тоже потерял? — спросил Степан язвительно.