Слова выдают порой куда больше, чем нам бы хотелось. Уж вам ли этого не знать?
Фенолио молчал. Мо нащупал в поясе нож. Это был подарок Черного Принца, когда они уходили со Змеиной горы. «Держи его всегда при себе, — сказал Принц, — даже когда ложишься спать». Мо последовал его совету, но что сейчас толку от ножа? Он не дойдет живым и до подножия лестницы. Кто знает, может быть, даже Якопо сразу догадался, кто перед ним, и тоже поднял тревогу. Идите сюда, скорее! Перепел сам залетел в клетку! «Прости, Мегги, — думал Мо. — Отец у тебя дурак. И ради этого ты выручала его из Дворца Ночи, чтобы он теперь попался в плен в другом замке?» Почему он ее не послушался, когда они увидели Коптемаза на рыночной площади?
Интересно, есть у Фенолио песня о страхе Перепела? Страх нападал на него не перед битвой, о нет! Он приходил с мыслью об оковах, цепях, застенке, отчаянии за крепко запертыми дверьми. Вот как сейчас. Мо чувствовал вкус страха на языке, судороги в желудке, дрожь в коленях. Ну что ж, мастерская миниатюриста — самое подходящее место, где может погибнуть переплетчик. Но сейчас он снова был Перепелом — и разбойник проклинал переплетчика за легкомыслие.
— Знаете, что особенно поразило Таддео? — Бальбулус стер с рукава пятнышко охристого порошка, налипшего на синий бархат, словно цветочная пыльца. — Ваши руки. Ему казалось невероятным, что руки, привыкшие убивать, могут так бережно прикасаться к книжным страницам. У вас действительно очень красивые руки. Не то, что у меня. Взгляните! — Бальбулус растопырил пальцы и с отвращением посмотрел на них. — Руки крестьянина. Мясистые, грубые. Хотите взглянуть, на что они тем не менее способны? — И он отступил в сторону с приглашающим жестом, как фокусник, отдергивающий занавес.
Фенолио попытался удержать Мо, но, раз уж он попался в ловушку, надо хотя бы отведать приманки, которая будет стоить ему головы.
И вот они перед ним, иллюминованные страницы, еще прекраснее тех, что он видел во Дворце Ночи. На одной из них Бальбулус разукрасил свой инициал, растянулось по пергаменту, одетое в золото и темную зелень, а в его закруглении примостилось гнездо огненных эльфов. На соседней странице листья и цветы вились вокруг рисунка размером чуть меньше игральной карты. Мо проследил глазами их извивы и увидел тычинки, пестики, странные плоды, огненных эльфов и крошечных существ, которым не мог подобрать имени. На рисунке заключенном в эту искусную рамку, были изображены двое мужчин в окружении фей. Они стояли на фоне деревни, за ними теснилась толпа в лохмотьях. Один был черный и рядом с ним стоял медведь, на другом была птичья маска, а в руке он держал переплетный нож.
— Черная и белая рука Справедливости. Принц и Перепел. — Бальбулус смотрел на свое произведение с нескрываемой гордостью. — Мне, наверное, придется кое-что изменить. Вы еще выше, чем я думал, и осанка… Впрочем, что я такое говорю? Вы, наверное, вовсе не заинтересованы в том, чтобы этот рисунок изображал вас очень уж точно, хотя он предназначается, конечно, только для глаз Виоланты. Наш новый наместник, безусловно, его не увидит, поскольку ему, к счастью, нет никакой нужды карабкаться сюда по крутой лестнице. Для Зяблика ценность книги определяется количеством бочонков вина, которые можно за нее сторговать. И если Виоланта недостаточно хорошо спрячет этот лист, его скоро, как и все прочие творения моих рук, обменяют на эти самые бочонки или на очередной припудренный серебром парик. Зяблику повезло, что я — художник Бальбулус, а не Перепел, а то я пустил бы его надушенную кожу на пергамент.
Ненависть в голосе Бальбулуса была черна, как ночь на его рисунках, и на мгновение Мо увидел в непроницаемых глазах огонь, позволявший художнику создавать шедевры.
На лестнице раздались тяжелые, размеренные шаги, которые Мо так часто слышал во Дворце Ночи.
Солдатские шаги.
— Какая жалость! Я с огромным удовольствием побеседовал бы с вами подольше! — вздохнул Бальбулус, когда дверь распахнулась. — Но боюсь, в этом замке вас желают видеть особы куда более высокого ранга.
Фенолио в отчаянии смотрел, как солдаты уводят Мо.
— Вы свободны, Чернильный Шелкопряд, — сказал Бальбулус.
— Но это… это ужасное недоразумение! — Фенолио очень старался скрыть страх, но его попытки не могли обмануть даже Мо.
— Наверное, вам не стоило так подробно описывать его в своих песнях, — заметил Бальбулус скучающим тоном. — Насколько мне известно, один раз это уже навлекло на него беду. А вот на моих рисунках, прошу заметить, он всегда в маске!
Мо слышал протесты Фенолио до последней ступени бесконечной лестницы. Реза! Нет, за нее он может сейчас не беспокоиться. У Роксаны, под охраной Силача, ей пока ничего не грозит. А Мегги? Успели они с Фаридом добраться до Роксаны? Черный Принц позаботится о его жене и дочери. Он это много раз обещал. Кто знает, может быть, они даже сумеют выбраться обратно, к Элинор, в старый дом, по самую крышу набитый книгами, в мир, где плоть создана не из букв. Хотя…
Где будет к этому времени он сам, Мо старался не думать. Он знал лишь одно: разбойник и переплетчик погибнут одной смертью.
Горе Роксаны
«Надежда! — горько сказал Рован Хит.
— Я уже научился обходиться без нее».
Реза часто ездила к Роксане, хотя путь был не близкий, а дороги в окрестностях Омбры с каждым днем становились опаснее. На Силача можно было положиться, и Мо не удерживал жену: он помнил, сколько лет она справлялась в этом мире одна, без него и без Силача.
Реза подружилась с Роксаной, когда они вместе ухаживали за ранеными в шахте под Змеиной горой, а долгий путь с мертвым телом через Непроходимую Чащу сблизил их еще больше. Роксана не спрашивала, почему в ту ночь, когда Сажерук заключил сделку с Белыми Женщинами, Реза плакала почти так же горько, как она сама. Их дружба покоилась не на словах, а на том общем для обеих, что не вмещалось в слова.
Кто, как не Реза, шел ночью к Роксане, услышав, что она плачет, прикорнув за деревьями, подальше от остальных. Реза обнимала и утешала ее, хотя знала, что для горя подруги нет утешения. Она не рассказывала Роксане о том дне, когда Мортола выстрелила в Мо и оставила ее одну со страшным чувством, что он ушел навсегда. Но ведь он остался жив, хотя несколько страшных мгновений она была уверена в обратном. А потом, сидя в темной пещере и охлаждая холодными примочками его раскаленный лоб, Реза успела вообразить себе, каково это будет: знать, что никогда больше его не увидишь, не прикоснешься к нему, не услышишь его голоса во все бесконечно долгие дни и ночи. Но страх перед горем — совсем не то же самое, что само горе. Мо был жив. Он говорил с ней, ложился спать рядом с ней, обнимал ее. Сажерук никогда уже не обнимет Роксану. В этой жизни, по крайней мере. Ей остались одни воспоминания. А это порой едва ли не хуже, чем ничего.
Она знала, что эта беда уже приходила к Роксане. В первый раз, как рассказывал Резе Черный Принц, огонь не оставил Роксане даже мертвого тела. Может быть, именно поэтому она теперь так ревниво охраняла тело Сажерука. Никто не знал, куда она его спрятала и куда ходит навещать в бессонные от тоски ночи.
Впервые Реза поехала к Роксане, когда Мо стало лихорадить по ночам. Сама она на службе у Мортолы тоже собирала травы, но только ядовитые. Роксана научила ее находить их целебных сестер, показала листья, помогающие от бессонницы, корни, утишающие боль от старой раны; и рассказала, что в этом мире, если срываешь растение между корней дерева, нужно непременно оставить взамен мисочку с молоком или яйцо, чтобы не рассердить живущих там духов. У некоторых трав был такой дурманящий аромат, что у Резы кружилась голова.