Дело в том, что люди совершенно не приспособлены для ловли летающих животных. — Получив возможность порассуждать на любимую тему, паук заметно оживился. — Ваши глаза предназначены смотреть вперед или вниз и даже расположены глубоко в черепе, прикрытые сверху надбровными дугами. Больше того, инстинктивно вы никогда не смотрите вверх и не замечаете исходящей сверху опасности. Когда смертоносец охотится на человека, ему достаточно подняться на уровень… — Тут паук замолк, поняв, что сболтнул лишнее, немного выждал и вкрадчиво спросил: — Ты не обиделся, Посланник Богини?
— Скажи, а другие пауки тоже способны защитить людей? — Правителя куда больше интересовало настоящее, а не прошлое.
— Они поохотятся с большим удовольствием. Для нас это совсем нетрудно.
— Но почему вы этого не делаете?!
— Так ведь ты не разрешал этого никому, кроме меня, Посланник Богини. Ты приказал мне защищать Нефтис. И больше никому и ничего. Дравиг никогда не позволит себе изменить твоих приказов.
В словах Шабра явно звучало ехидство. Но к кому оно относилось — к Дравигу, слишком буквально воспринявшему указание, или к правителю, не подумавшему ни о ком, кроме начальницы своей стражи, Найл разбираться не стал. Куда важнее исправить положение, пока не стало слишком поздно.
Спустя несколько минут колонны двуногих и восьмилапых перемешались, став единым целым. И хотя пауки и люди относились друг к другу с некоторой настороженностью, пользу перестроение принесло всем, причем немедленно: первой добычи крылатым хищникам хватило ненадолго, они снова бросились в атаку… Через минуту почти каждый из пауков обрел свой обед.
Найл ощутил, как разом спало среди путешественников напряжение: люди перестали ежеминутно ожидать гибели, а смертоносцы немного подкрепились. Правда, от дневного привала пришлось отказаться — крылатые твари все равно не дадут ни водорослей собрать, ни к воде спуститься, ни хоть ненадолго отойти в сторонку. Впрочем, теперь походная колонна двигалась неторопливо, и от усталости никто не падал.
С приходом сумерек стрекозы исчезли. Двуногие и восьмилапые опять разошлись на две группы — смертоносцы окружили своих паучих, а люди спустились к воде.
Правитель торопливо прошел до конца колонны, выискивая глазами знакомые лица. Вроде все живы. На душе стало немного легче, отчего Найл ощутил укол совести — ведь все равно погибло много людей, и каждый из съеденных был чьим‑то другом, чьим‑то любимым. Точнее, чьей‑то, ведь абсолютное большинство путников — женщины.
— Ты доволен, Найл? — услышал правитель хмурый вопрос Симеона. — На сегодня нас осталось ровно половина. Хотя «неголосующих граждан» ты наверняка не считал. Тогда получается, сгинул почти каждый третий. Нужно было тащиться в такую даль, чтобы принять смерть? Ты мог попросить смертоносцев перебить нас прямо в городе.
— Смертей больше не будет, Симеон. — Правитель подошел к коляске, в которой сидел медик, положил руку на поручни. — Теперь мы пойдем в смешанном строю, и пауки не позволят стрекозам…
— Кого ты хочешь обмануть, Найл? — перебил медик, поморщившись, расправил плечи, встал, спустился на горячий песок. — Ведь мы приближаемся к Дельте.
— Ну и что? — пожал плечами правитель. — У нас вдосталь воды и пищи, мы можем никуда не торопиться и набраться сил. В конце концов, мы с тобой уже бывали в гостях у Великой Богини и остались целы и невредимы.
— Невредимы остались только мы — двое из семерых, Найл, и только благодаря тому, что у нас были жнецы. А чем ты собираешься отбиваться сейчас? — Симеон привстал на цыпочки и позвал: — Савитра! Подай мой нож.
Через минуту молоденькая девчушка в темной тунике прибежала с большим мачете в руках.
А чем ты собираешься отбиваться сейчас? — Симеон привстал на цыпочки и позвал: — Савитра! Подай мой нож.
Через минуту молоденькая девчушка в темной тунике прибежала с большим мачете в руках. Лицо ее показалось Найлу знакомым.
— Надеюсь, Симеон, из твоих попутчиц никто не пострадал? — спросил он медика.
— Понесло же меня… — буркнул, подпоясываясь, тот. — Как я только мог поверить Мерлью? По мозгам и наука.
Из тяжелых мыслей медика Найл понял, что две из пяти отправившихся с ним девушек остались лежать в песках. А еще узнал, чем сманила принцесса Симеона.
Она обещала ему бессмертие!
В компании бунтовщиков, устроивших смертоносцам несколько кровавых дней, Симеон оказался самым старшим. Штатному медику слуг бомбардиров уже тогда перевалило за тридцать, и за глаза все звали его стариком. В прошедшем году Симеон, принявший на себя руководство детским островом, справившийся с эпидемией и организовавший обучение молоденьких девчушек своим премудростям, буквально высох, пожелтел, однако хорошо ощущаемая Найлом жизненная энергия била в нем через край. Казалось, ночи, проводимые за книгами, беготня по городу в поисках заболевших, изготовление лекарств не утомляли, а, наоборот, напитывали его силами. Как же он мог купиться на столь дешевую приманку? Бессмертие… Его не смогли добиться даже улетевшие к звездам предки, бывшие на вершине человеческого могущества.
А впрочем, принцесса иногда бывает чертовски убедительна…
— Простите, господин мой, надеюсь вы не обиделись на моего учителя?
Это была Савитра. Личность великого Посланника Богини внушала ей трепет, и откровенная грубость Симеона в разговоре с самим Найлом произвела на девушку двоякое впечатление. С одной стороны — щемящий восторг перед учителем, отважившимся так говорить с Посланником Богини, а с другой — столь же щемящий ужас перед возможным гневом равного Богине.
— Надо же, учитель, — усмехнулся Найл. — Я строил в городе библиотеку, готовил классы, собирался дать людям образование. А слово «учитель» впервые услышал здесь, в глухой пустыне.
— Я увидела, что вы уходите, и подумала… что… может быть…
На самом деле она подумала, что Посланник Богини обиделся и бросает их на произвол судьбы, и здорово испугалась.
— Садись, — пригласил девушку правитель. — Посмотри на эту реку. Просто посмотри. Вокруг песок, жара, сушь, а в ней сколько угодно прохлады и влаги. Течет себе и течет. Спокойная, неторопливая. Ты можешь не дойти одного шага — и сгинуть, пропасть. А стоит дотянуться — и вот она, жизнь. Целая река жизни. Щедрая, бесконечная. У тебя не возникает желания хоть немного побыть наедине с этим чудом?
— Река в городе намного больше.
— Ты не поверишь, Савитра, но на протяжении первых десяти лет жизни самое большое количество воды, которое я видел за один раз, это те четыре глотка, которые помещаются в чашке из листьев уару.
— Вы знаете мое имя, господин?!
Найл рассмеялся. Трогательная наивность, открытость, ничем не прикрытый трепет девушки возбуждали его, как возбуждает даже сытого человека острый аромат жаркого. И правитель не смог сдержаться. Нет, он не набросился на нее, как похотливый раб, он всего лишь коснулся ее волос, погладил густые кудри, но Савитра с такой жаждущей готовностью открылась в ответ, что остановиться оказалось невозможно.
Найл осторожно опустил ее на песок, откинул подол туники и крепко поцеловал, одновременно войдя в горячее лоно.
Сознание девушки взорвалось — ведь она не просто получала удовольствие от близости с мужчиной, она приобщалась к божеству, становилась его частью, его душой. Происходящее с Савитрой напоминало восторженную молитву, подкрепляемую острыми телесными ощущениями, и Найл, постоянно находящийся с ней в телепатическом контакте, оказался захвачен феерией чувств, потерял контакт с собственным телом, со своими мыслями, утратил счет времени и лишь кружился, словно щепка, в чужом восторге.