— Квант — это неделимая порция энергии, которую может
поглощать или испускать электрон, перескакивая с одной орбиты на другую.
— Так вот, известно ли вам, что никто еще не наблюдал электрон в состоянии перехода с одной
орбиты на другую? Больше того, теоретически доказано, что электрон в атоме в этом состоянии
никогда не бывает. Он существует только на определенных орбитах. В состоянии перехода
электрона нет. Правильнее говорить, что электрон возникает, а не существует. Теперь
представьте себе, что в системе электрона ведется отсчет времени. Что происходит с этим
временем, пока совершается переход электрона с одной орбиты на другую?
— Не знаю, — сказал я, — трудно сказать, раз самой системы, в которой ведется отсчет, не
существует.
— Не существует системы, значит, не существует в этой системе ничего: ни времени, ни
пространства, ни движения, ни наконец того, что мы в этой системе привыкли считать материей.
Как бы долго, по нашим понятиям, не совершался этот переход через ничто, он не может быть
обнаружен в самой системе, так как после возникновения системы время продолжает в ней течь так
же, как и до ее исчезновения.
— Однако, с нашей точки зрения, часть пространства внутри атома не исчезает в момент
перехода электрона с одной орбиты на другую? — спросил я.
— Конечно, нет, — ответил он. — Я очень упростил картину для того, чтобы вам было легче
понять, что такое прерывность существования всей нашей системы в целом.
— Простите, о какой системе вы говорите? — спросил я недоуменно.
— Ну вот всего этого, — сделал он небрежный жест рукой, — словом всего, что мы
подразумеваем под словом «вселенная». Все, что нас окружает, подчинено одному общему ритму
существования.
Некоторое время я молчал, ошеломленный не столько оригинальностью того, что он говорил,
сколько его небрежным тоном. Казалось, что он рассказывал о давно приевшихся ему вещах.
— Что же существует в то время, когда ничего не существует? — с трудом выдавил я из себя
корявую фразу.
— Существует другое время, другое пространство, другая материя.
— Какие? — спросил я, пытаясь осмыслить все, что он говорил.
— Антиматерия, антивремя, антипространство, — ответил он. — Только то, что мы называем
энергией, остается более или менее общим для обеих систем; энергия — это единственное
связующее звено между ними, так как является результатом их взаимодействия.
— Какое же может быть взаимодействие, когда обе системы существуют разновременно?
— Я ждал этого вопроса, — усмехнулся профессор, — он доказывает еще раз вашу
неосведомленность в самых элементарных вещах. Когда мы говорим об одной молекуле, мы никогда
не можем предсказать заранее ее поведение в строго заданных условиях. Физические законы
справедливы только для больших ансамблей частиц, потому что носят статистический характер.
Единый ритм существования нашей системы вовсе не означает того, что какое-то количество атомов
не выпадает из этого ритма и не оказывается выброшенным в антипространство. Аналогичные
процессы идут в антимире. Неисчерпаемые запасы энергии, которыми располагает наша вселенная,
есть не что иное, как результат аннигиляции антивещества с нашей материей. Следовало бы
ожидать, что, так как знак заряда, направление спина, знак магнитного момента, различающие
вещество от антивещества, равновероятны, во вселенной должно было бы находиться одинаковое
количество материи и антиматерии с одинаковой плотностью распределения в пространстве.
Это
неизбежно привело бы к их аннигиляции с чудовищным выделением энергии. Если даже предположить,
что из выделившейся при этом энергии впоследствии вновь могла образоваться материя, то
опять-таки вероятность образования антиматерии была такой же, как и обычной материи, а они
немедленно вновь бы аннигилировали. В результате, наша вселенная представляла бы собой
непрерывно взрывающуюся субстанцию. На самом деле этого нет, и частицы антивещества в чистом
виде обнаруживаются в нашем мире в пренебрежимо малых количествах и только при энергиях очень
высоких уровней, когда кривизна пространства и связанный с ней ритм временных процессов
меняются.
Некоторое время мы молчали. Чувствовалось, что Берестовский хочет о чем-то спросить, но не
решается. Такая нерешительность настолько противоречила создавшемуся у меня представлению о
Берестовском, что я невольно захотел ему помочь. Впрочем, может быть, тогда я просто искал
способа побыстрее от него избавиться. Обилие непривычных понятий, преподнесенных мне
профессором, очень меня утомило.
— Мне кажется, — сказал я, — что, идя ко мне, вы имели какую-то определенную цель. Можете
говорить со мной откровенно.
— Конечно, имел, — ответил он, — однако вы еще недостаточно подготовлены для серьезного
разговора. Кроме того, по-видимому, вы утомлены. Некоторые элементарные понятия, о которых я
вам говорил, еще не нашли места в вашем сознании. То, что принято называть здравым смыслом,
противится их усвоению. Пройдет несколько дней, и все это уляжется. Я вам дам знать о дне
нашей следующей встречи.
Берестовский встал и, не прощаясь, вышел.
***
Несколько дней шел дождь, и я почти не выходил из дома. Сказать по правде, мне совершенно
не хотелось встречаться с Берестовским. Что-то было в нем вызывающее антипатию. Не могу
сказать, что именно. Скорее всего, превосходство, с которым он взирал на меня. Я не сомневался
в том, что в его планах я должен был играть какую-то роль. При этом он ко мне присматривался,
как присматриваются к вещи, которую собираются купить в магазине. Кажется, он не сомневался в
том, что если я ему подойду, то вопрос будет решен независимо от моей воли.
Вместе с тем я много раз мысленно возвращался к нашему последнему разговору. Как это ни
странно, то, о чем мне говорил Берестовский, приобретало для меня все больший и больший
интерес. Подсознательно я думал об этом все время. У меня даже появилось подозрение, не
являюсь ли я объектом гипнотических экспериментов профессора-брахмана.
На четвертый день я вышел, чтобы купить папирос.
У входа в магазин я столкнулся с Берестовским.
— Я пришел за вами, — сказал он, смотря по обыкновению куда-то вбок.
— А вы были уверены, что я приду? — спросил я.
— Конечно, потому что я вас вызывал, — ответил он, — пойдемте.
Я безвольно поплелся за Берестовским. Подойдя к своему дому, профессор вынул связку ключей
и долго манипулировал ими у небольшой двери в заборе. Наконец дверь открылась.
— Входите, — сказал он.
То, что произошло дальше, было похоже на дурной сон. Я почувствовал толчок, все предметы
перед глазами покатились куда-то вниз, и я оказался лежащим на земле. Острые зубы сжимали мне
горло.
— Назад, Рекс! — крикнул Берестовский, и огромная овчарка, рыча и огрызаясь, направилась к
дому.
— Я допустил оплошность, — сказал Берестовский, невозмутимо наблюдая, как я поднимаюсь на
ноги, — было бы очень некстати, если бы он вас загрыз именно тогда, когда вы мне нужны.