То,
что я хотел вам предложить, это пока всего небольшая прогулка вдвоем вдоль небольшого участка
этой кривой.
Я слушал Берестовского с закрытыми глазами. Все тело обмякло, и я не чувствовал себя в
силах ни шевельнуться, ни чем более возражать ему. Казалось, все, что происходит вокруг,
существует отдельно от меня. Только хриплый голос Берестовского доносится откуда то издалека.
— Сколько времени это должно продлиться? — скорее подумал я, чем сказал.
— По нашему земному времени, не больше тысячной доли секунды, ровно столько, сколько
требуется для разряда конденсаторов установки. Что же касается времени, в котором мы с вами
будем существовать, то оно не может быть выражено в доступных нам понятиях, так как вектор
времени будет непрерывно вращаться.
— Я не буду участвовать в ваших дурацких опытах! — сказал я громко. Мои слова как бы
разорвали охватывавшую меня пелену истомы. — Мне вполне достаточно той галиматьи, которую вы
мне преподносите. Я ею сыт по горло!
— Вы не можете не участвовать в опыте, — спокойно ответил Берестовский, — потому что он уже
начался. Посмотрите внимательно вокруг.
Вначале я ничего особенного не заметил, если не считать легкой дымки, окутывавшей
отдаленные предметы в лаборатории. Затем мне показалось, что все находящееся за пределами
кресел, в которых мы сидели, странным образом меняет свою форму. Сглаживались острые углы,
изменялось соотношение размеров. Все сокращалось в одном направлении и вытягивалось в других
направлениях. Вещи теряли присущий им цвет и окрашивались в светло розовые тона. Поле зрения
не ограничивалось больше стенами лаборатории. Я видел весь наш поселок, фигурки людей,
застывших в самых разнообразных позах, и яркие звезды в небе. Все становилось прозрачным.
Я сделал движение, чтобы встать с кресла, но меня остановил голос Берестовского:
— Не вздумайте двигаться! Сейчас любое перемещение в пространстве грозит катастрофой. Та
комбинация полей, в которой мы существуем, имеет очень быстро убывающий градиент. Вне этой
комбинации... Впрочем, у меня нет времени сейчас все это объяснять. Внимательно смотрите!
Я снова откинулся на спинку кресла. Теперь уже искаженные образы привычного мне мира
возникали и исчезали, повинуясь какому-то постепенно замедляющемуся ритму. Это было похоже на
смену кадров в кино, однако всякое движение в появляющихся изображениях отсутствовало.
Менялась форма предметов, но все оставалось как бы навеки застывшим на месте. Я видел людей на
улицах с поднятой при ходьбе ногой. Окурок папиросы выплюнутый мороженщиком, повис в воздухе у
самого его рта. Все предметы казались темно-красными.
Мне очень трудно описать то, что я чувствовал. Представление о времени было потеряно.
Исчезающие и появляющиеся изображения, казалось, существовали и отсутствовали одновременно.
Я отчетливо видел Берестовского, сидящего в кресле, части аппаратов, нависших над нами, и
все, что было заключено в небольшом пространстве, окружавшем меня. Картины застывшего мира,
где я раньше жил, чередовались с какими-то фиолетовыми контурами, не вызывающими никаких
конкретных представлений Призрачные контуры не только окружали хорошо различимое пространство,
где я находился, но и существовали внутри него. Я видел, как они пронизывали грузную фигуру
Берестовского и даже, казалось, появлялись во мне самом.
Постепенно глаза привыкли к смене красного и фиолетового цветов, и я начал различать в этих
контурах какие то закономерности.
Мне казалось, что я вижу очертания причудливого здания.
Одна из его стен проходила через плечо Берестовского и через мою голову.
Трудно сказать, что было дальше. Невыносимая боль пронзила все тело. Казалось, что кто-то
выдирает внутренности. Окружающее меня пространство вспыхнуло ярким светом, и я потерял
сознание.
Первой пришла боль, вызвавшая у меня мысль о том, что я жив. Затем я почувствовал запах
горелых проводов и озона. Потом я открыл глаза. Лаборатория была окутана дымом. Превозмогая
боль, я подошел к креслу, в котором, скорчившись, лежал Берестовский. Я взял его за голову, и
он застонал.
— Пробой конденсаторов, — прохрипел он. — Случись это за точкой перехода, все было бы
кончено. Очевидно, нас выбросило назад по нижней ветви кривой.
Даже в полусознательном состоянии Берестовский оставался верен себе.
Шатаясь, я вышел из лаборатории. Во дворе ко мне бросилась овчарка, но внезапно, завыв и
поджав хвост, кинулась от меня прочь.
Я пробирался домой по улице, держась за заборы. Ноги подкашивались от слабости. Редкие
прохожие провожали меня удивленными взглядами.
Войдя в комнату, я машинально подошел к зеркалу. Мое собственное изображение показалось мне
совершенно чужим. Кое-как добравшись до кровати, я повалился на нее одетый и уснул.
Когда я проснулся, у моей кровати сидел врач в белом халате. У изголовья с встревоженным
видом стояла хозяйка дачи.
— Ну и поспали же вы, — сказал врач, — я уже думал о том, чтобы отправить вас в больницу.
Теперь все в порядке, но придется несколько дней полежать в постели. Будете принимать вот эти
капли. Все это результат сильного переутомления. Кстати, вам говорили врачи, что у вас сердце
с правой стороны?
Я отрицательно покачал головой.
— Странно, что вы об этом не знали. Это не так уж часто встречающаяся аномалия.
— Хватит с меня всяких аномалий, — сказал я, поворачиваясь лицом к стене, — благодарю
покорно!
Врач похлопал меня по плечу, что-то тихо сказал хозяйке и вышел. Я снова заснул.
...Через несколько дней я получил по почте письмо от Берестовского. Он писал о том, что
из-за болезни не выходит из дома и просит меня к нему зайти по очень важному делу.
Я ему не ответил.
Прошло еще несколько дней. Берестовский, казалось, оставил меня в покое. Однако утром, в
воскресенье, когда я собирался ехать в город, какой-то насмерть перепуганный мальчишка принес
мне клочок бумаги. Не успел я его взять в руки, как посланец исчез.
«Приходите немедленно. Я Вам расскажу. Это очень важно», — было нацарапано карандашом на
бумаге. Подписи не было, но я узнал характерный, заваливающийся влево почерк Берестовского. Я
бросил записку на землю и пошел на вокзал.
В городе мне пришлось задержаться на два дня, и все это время меня не покидало какое-то
тревожное чувство. Сказать по правде, я жалел о том, что так грубо обошелся с Берестовским. Я
представлял себе больного, одинокого старика, с нетерпением ждущего моего прихода, и решил
сразу же по возвращении на дачу зайти его проведать.
Прямо с поезда я направился к дому Берестовского. К моему удивлению, дверь в заборе
оказалась открытой, и около нее стоял милиционер.
— Входить нельзя, — сказал он, загораживая мне проход.
Я предъявил ему свое корреспондентское удостоверение.
— Доложу следователю, — произнес он, козыряя, — подождите здесь.