– Не нравятся мне его почки, – сказал Крепс.
Леруа взглянул на экран:
– Почки как почки. Бывают хуже. Впрочем, кажется, регенерированные. Что с ними делали в прошлый раз?
– Сейчас проверю. – Крепс набрал шифр на диске автомата.
Леруа откинулся на спинку кресла и что‑то пробормотал сквозь зубы.
– Что вы сказали? – переспросил Крепс.
– Шесть часов. Пора снимать наркоз.
– А что будем делать с почками?
– Вы получили информацию?
– Получил. Вот она. Полное восстановление лоханок.
– Дайте сюда.
Крепс знал манеру шефа не торопиться с ответом и терпеливо ждал.
Леруа отложил пленку в сторону и недовольно поморщился:
– Придется регенерировать. Заодно задайте программу на генетическое исправление.
– Вы думаете, что?..
– Безусловно. Иначе за пятьдесят лет они не пришли бы в такое состояние.
Крепс сел за перфоратор. Леруа молчал, постукивая карандашом о край стола.
– Температура ванны повысилась на три десятых градуса, сказала сестра.
– Дайте глубокое. охлаждение до… – Леруа запнулся. Подождите немного. Ну, что у вас с программой? – обратился он к Крепсу.
– Контрольный вариант в машине. Сходимость девяносто три процента.
– Ладно, рискнем. Глубокое охлаждение на двадцать минут. Вы поняли меня? На двадцать минут глубокое охлаждение. Градиент – полградуса в минуту.
– Поняла, – ответила сестра.
– Не люблю я возиться с наследственностью, – сказал Леруа. – Никогда не знаешь толком, чем это все кончится.
Крепс повернулся к шефу:
– А по‑моему, вообще все это мерзко. Особенно инверсия памяти. Вот бы никогда не согласился.
– А вам никто и не предложит.
– Еще бы! Создали касту бессмертных, вот и танцуете перед ними на задних лапках.
Леруа устало закрыл глаза.
– Вы для меня загадка, Крепс, извечная загадка сфинкса. Порою я вас просто боюсь.
– Что же во мне такого страшного?
– Ограниченность.
– Благодарю вас.
– Минус шесть, – сказала сестра.
– Достаточно. Переключайте на регенерацию.
Фиолетовые блики вспыхнули на потолке операционного зала.
– Обратную связь подайте на матрицу контрольного варианта программы.
– Хорошо, – ответил Крепс.
– Наследственное предрасположение, – пробормотал Леруа. Не люблю возиться с такими вещами.
– Я тоже, – сказал Крепс. – Вообще все это мне не по нутру. Кому это нужно?
– Скажите, Крепс, вам знаком такой термин, как борьба за существование?
– Знаком. Учил в детстве.
– Это совсем не то, что я имел в виду, – перебил Леруа. Я говорю о борьбе за существование целого биологического вида, именуемого Хомо Сапиенс.
– И для этого нужно реставрировать монстров столетней давности?
– До чего же вы все‑таки тупы, Крепс! Сколько вам лет?
– Тридцать.
– А сколько лет вы работаете физиологом?
– Пять.
– А до этого?
Крепс пожал плечами:
– Вы же знаете не хуже меня.
– Учились?
– Учился.
– Итак, двадцать пять лет – насмарку. Но ведь вам, для того чтобы что‑то собой представлять, нужно к тому же стать математиком, кибернетиком, биохимиком, биофизиком, короче говоря, пройти еще четыре университетских курса.
Прикиньте‑ка, сколько вам тогда будет лет. А сколько времени понадобится на приобретение того, что скромно именуется опытом, а по существу представляет собой проверенную жизнью способность к настоящему научному мышлению?
Лицо Крепса покрылось красными пятнами.
– Так вы считаете?..
– Я ничего не считаю. Как помощник, вы меня вполне устраиваете, но помощник сам по себе мало стоит. В науке нужны руководители, исполнители всегда найдутся. Обстановочка‑то усложняется. Чем дальше, тем больше проблем, проблем остреньких, не терпящих отлагательства, проблем, от которых, может быть, зависит само существование рода человеческого. А жизнь не ждет. Она все время подстегивает: работай, работай, с каждым годом работай все больше, все интенсивнее, все продуктивнее, иначе застой, иначе деградация, а деградация это смерть.
– Боитесь проиграть соревнование? – спросил Крепс.
Насмешливая улыбка чуть тронула тонкие губы Леруа:
– Неужели вы думаете, Крепс, что меня волнует, какая из социальных систем восторжествует в этом лучшем из миров? Как всякий честный наемник, я просто верен знаменам, под которыми сражаюсь.
– Тогда говорите о судьбе Даномаги, а не всего человечества и признайтесь заодно, что…
– Довольно, Крепс! Я не хочу выслушивать заношенные сентенции. Лучше скажите, почему, когда мы восстанавливаем человеку сердечную мышцу, регенерируем печень, омолаживаем организм, то все в восторге: это человечно, это гуманно, это величайшая победа разума над силами природы. Но стоит нам забраться чуточку поглубже, как типчики вроде вас поднимают визг: ах! ученому инверсировали память, ах! кощунственные операции, ах!.. Не забывайте, что наши опыты стоят уйму денег. Мы должны выпускать отсюда по‑настоящему работоспособных ученых, а не омоложенных старичков, выживших из ума.
– Ладно, – сказал Крепс, – может быть, вы и правы. Не так страшен черт.
– Особенно когда можно дать ему мозг ангела, – усмехнулся Леруа.
Раздался звонок таймера.
– Двадцать минут, – бесстрастно сказала сестра.
Крепс подошел к машине:
– На матрице контрольной программы нули.
– Отлично! Отключайте генераторы. Подъем температуры градус в минуту. Пора снимать наркоз.
2
Огромный ласковый мир вновь рождался из недр небытия. Он был во всем: в приятно холодящем тело регенерационном растворе, в тихом пении трансформаторов, в горячей пульсации крови, в запахе озона, в матовом свете ламп. Окружающий мир властно вторгался в просыпающееся тело, великолепный, привычный и вечно новый мир.
Кларенс поднял голову. Две черные фигуры в длинных, до пят, антисептических халатах стояли, склонившись над ванной.
– Ну, как дела, Кларенс? – спросил Леруа.
Кларенс потянулся:
– Восхитительно! Как будто снова родился на свет.
– Так оно и есть, – пробормотав Крепс.
Леруа улыбнулся:
– Не терпится попрыгать?
– Черт знает, какой прилив сил. Готов горы ворочать.
– Успеете. – Лицо Леруа стало серьезным. – А сейчас – под душ и на инверсию.
…Кто сказал, что здоровый человек не чувствует свое тело? Ерунда! Нет большего наслаждения, чем ощущать биение собственного сердца, трепет диафрагмы, ласковое прикосновение воздуха к трахеям при каждом вдохе. Вот так, каждой клеточкой молодой упругой кожи отражать удары бьющей из душа воды и слегка пофыркивать, как мотор; работающий на холостом ходу, мотор, в котором огромный неиспользованный резерв мощности. Черт побери, до чего это здорово! Все‑таки за пятьдесят лет техника сделала невероятный рывок. Разве можно сравнить прошлую регенерацию с этой? Тогда, в общем, его просто подлатали, а сейчас… Ух, как хорошо! То, что они сделали с Эльзой, – просто чудо.