– Пожалуй, лучше будет триста пятьдесят тысяч, – сказал Эрик. – То есть я имею в виду: мы же не от жадности тут, и вообще, а, Тедди?
Тедди слегка подтолкнул его локтем, говоря:
– Совершенно верно.
– Мы не желаем платить вам так мало, – сказала Хетти. – Это будет нечестно.
– Может, вы все же немного подумаете? – строго спросила их Пенелопа. – Да и чем вы заплатите этим господам?
– У нас в банке «Эйч‑эс‑би‑си» ужасно много денег, – беззаботно промолвила Джуди.
– А как, по‑вашему, вы отсюда будете ездить в Брукс‑колледж? – не унималась Пенелопа.
Хетти воззрилась на нее так, словно ее мнение о Пенелопе менялось, притом не в лучшую сторону:
– Купим машину, разумеется. А вы что думали?
– «Дайхатцу» купим, – вставила Джуди.
– Или что‑нибудь получше. «БМВ», например, – перехватила эстафету Хетти.
– Купите лучше «бентли», – предложил Эрик. – Я как‑то раз ездил на заднем сиденье. Оно такое мягкое!..
– Ну н? – спросил Тедди с некоторой тревогой в голосе: он опасался, как бы его друг‑приятель не снизил цену еще больше. – Так вы согласны на триста пятьдесят тысяч?
– Нет, по‑моему, мы обязаны заплатить вам все четыреста тысяч, – твердо заявила Джуди.
– Но для нашей машины тут нет гаража. – В голосе Хетти вдруг прозвучала предостерегающая нотка.
– Надо вызвать юриста, чтобы составить договор, – сказала Пенелопа. – У нас в деревне, к счастью, он есть: Родни Уильямс.
И снова Хетти уставилась на нее с любопытством и отчуждением:
– Нет уж, мы вызовем нашего личного поверенного. Он прилетит из Гонконга. Видите ли, Пенелопа, наши отцы очень богатые.
Это «видите ли, Пенелопа» в ее устах прозвучало как вежливая оплеуха.
В конце концов стороны обменялись адресами, допили кофе, пожали друг другу руки, и лишь потом Пенелопа и две торжествующие китаянки оставили грузчикам поле сражения. Эрик и Тедди проводили их до калитки и помахали на прощание.
Джуди была в экстазе:
– Ах, что за милый, славный домик! А Тедди, он просто прелесть! Я могла бы выйти за него замуж…
– Ну какая ты глупая, – заметила ее подруга, – ты что, не поняла, что он будет жениться только на другом мужчине? Неужели не заметила, что у них зеркало прямо над двуспальной кроватью?
Ночью Пенелопе приснился тревожный сон. Она спала внизу, на диване в задней комнатке, под декоративным эстампом, на котором был изображен сад на побережье Корнуолла. А в спальне у нее ночевали две китаянки.
В четвертом часу ей приснилось, что она вошла в какой‑то дом, который ей вроде бы знаком. Но открыв дверь, оказалась на открытом пространстве, где одни мужчины. Они бродили туда‑сюда, разговаривали, на вид деловые, но ничего не достигали. Светило солнце. Она вовлеклась в разговор с двумя. Все это время ощупывала свои карманы, искала что‑то потерянное, однако что именно – не ясно. Один мужчина что‑то сказал, и это напомнило ей кого‑то умершего, кого она когда‑то любила. Она плакала во сне. Бродила одна по саду. За нею кто‑то крался – непонятное дикое существо, для кошки слишком крупное. Она его страшно боялась, однако оно было ослепительно прекрасно.
Тут она проснулась. С нее слезло одеяло. Она поднялась с постели; все болело, ощущения ужасные. Она поплелась в уборную. Уже облегчившись, некоторое время просидела там, подперев голову руками. Сон мучил ее. Она не понимала, зачем живет. И все думала про город мертвых, о котором рассказала Беттина.
Генри Уиверспун медленно шел к кондитерской на главной улице. Там он по четвергам встречался за кофе с тщедушным стариком. Генри недолюбливал людей, но получал большое удовольствие от встреч с профессором Валентином Леппардом – тот тоже терпеть не мог людей. Оба как‑то рассуждали о том, что открытая неприязнь – одно из преимуществ старости; ничто не мешает тебе спокойно ненавидеть. Валентин, в пальто с шарфом, уже сидел в небольшой кондитерской у самого окна и наслаждался теплом солнечных лучей через оконное стекло. Он предоставил Генри заказать кофе.
Валентин был выдающимся палеонтологом, однако подвизался в самых разных областях и участвовал во множестве ученых споров. Еще он был известным авторитетом в области искусства и даже написал монографию о Вальтере Сиккерте
– Я – точно нет, – заметил Генри, топорща усы.
– А эта его идея праздновать долголетие нашей обожаемой церкви – вам она разве не кажется несколько неуместной? Или, как ныне выражаются, «чуток не к месту» – бог знает, что люди этим хотят сказать… – На лице Валентина возникла тень иронической улыбки по поводу очередного изъяна в мире.
– Но если уж Стивену что втемяшится… человек‑то он пробивной, – сказал Генри. – К тому же, видите ли, затеял он это не ради религии, а чтобы восславить стабильность английской жизни. Просто для него символ этой стабильности – наша Англиканская Церковь.
– Символ всего самого реакционного, что только есть в Англии, – вскипел Валентин.
Официантке было нечем заняться, поэтому она, прислонившись к барной стойке, с вялым интересом прислушивалась к их разговору. Валентин грозно зыркнул на нее и хмуро посоветовал не совать нос куда не следует.
– Вы как‑то уж очень невежливы, – мимоходом сказал Генри. – Но я, в отличие от вас, понимаю чувства Боксбаума. Его родственники пережили страшные потрясения – и не только при нацистах, но и раньше, в другие годы. – И Генри, пригубив кофе, взглянул на профессора.
– Возможно, – кивнул тот, – хотя кто знает, как все было на самом деле… У меня к нему лично нет никаких претензий.