– Не героин, миссис Боксбаум. Я принимала опиум.
Шэрон тряхнула головой, словно желая избавиться от одолевавших ее видений.
– Ладно, пойду искать мужа. Извините. Желаю приятного вечера.
– Нет, это вы меня извините, миссис Боксбаум! У вас, как я понимаю, на участке какой‑то совершенно умопомрачительный бассейн? Вы не будете возражать, если я как‑нибудь зайду на него поглядеть?
– Как‑нибудь в другой раз! – рявкнула Шэрон и выбежала из дома в сад.
Валентин, искусно маневрируя в кресле‑каталке, тем временем забрался в глубины дома и попал в библиотеку Фрэнка. Генри бесцельно последовал за ним с бокалом в руке.
Полки на стенах кабинета были уставлены книгами по истории; кроме того, были представлены множество древних авторов и довольно солидная подборка современных. Валентин с одобрением отметил, что в библиотеке имеется раздел философии. И прозы, причем многие книги изданы довольно давно. Разглядывая книги полузабытых авторов – Эрика Линклейтера, P.C. Хатчинсона и прочих, он вскрикнул от неожиданности:
– Боже мой, смотрите, Генри! Подумать только: Розамунд Лейман![40]
Валентин вытащил с полки романы Лейман и обнаружил, что все это первые издания, по‑прежнему в суперобложках. Роман «Погода на улицах» – с посвящением матери Фрэнка Лавинии Мартинсон; автор сделала на нем дарственную надпись.
– Вот бедняга! Неужели Фрэнк такой сентиментальный? Кто бы мог подумать!
И Валентин мрачно потряс головой. Да, в наше время никому и ничему нельзя верить.
– По‑моему, он никогда не был серьезным историком, – сказал Генри. – Слишком уж часто по телевизору выступает. Этакая склонность к самовозвеличиванию – всегда, знаете ли, признак порока. Я заметил, он с этой итальянской графиней шашни завел.
– Именно. Вы представляете? Эта нахалка заявилась ко мне с визитом. Я, видите ли, когда‑то был очень близко знаком с ее матерью, давным‑давно. Весьма была приятная дама. Не то что дочка, ни в какое сравнение не идет. Мы с этой графиней только начали довольно мило разговаривать, как она вдруг вскочила и вылетела вон! Никакого воспитания.
Генри, улыбнувшись, взглянул на него из‑за обложки романа «Отказ»:
– Полагаю, вы ее чем‑то обидели, а, Вэл?
– Да ничего подобного. Я был сама вежливость. Просто у нее, видимо, скоро месячные. Вот станешь таким древним стариком, как я, – тоже позабудешь, что у женщин случаются такие расстройства.
Стивен Боксбаум и Пенелопа Хопкинс, тесно прижавшись друг к другу, танцевали на террасе вместе с другими парочками – трио играло медленные сентиментальные вальсы. Они как раз завели старую любимую мелодию – «Судьба», и тут Стивен увидел через плечо Пенелопы, что на них надвигается его жена.
– Пенни, сейчас будет скандал. Скорей уходи, иначе тебе несдобровать.
Обернувшись, Пенелопа увидела, как Шэрон яростно затянулась сигаретой.
– Никуда я не пойду.
Шэрон двинулась на Стивена, разъяренная, нескладная, кожа да кости.
– Так вот ты где пристроился! Ах мерзавец, негодяй, ах предатель!
Стивен надел очки, чтобы выглядеть солиднее.
– Дорогая, прошу тебя, давай без сцен. Это, между прочим, миссис Хопкинс. Мы только что познакомились Вы ведь, кажется, не знакомы.
– Ах ты лживый подонок! Мне‑то известно, что все эти годы творилось у меня за спиной.
И Шэрон пустилась в детальное, неистовое, очень живописное описание особенностей его личности. Пары перестали танцевать: одни – чтобы лучше слышать, другие – чтобы сбежать. Музыка смолкла. Пенелопа не уходила, и ее окатывала волна брани.
– Когда ты закончишь, Шэрон, я отвезу тебя домой, – сказал Стивен.
Музыка смолкла. Пенелопа не уходила, и ее окатывала волна брани.
– Когда ты закончишь, Шэрон, я отвезу тебя домой, – сказал Стивен.
– Ничего подобного! Не смей ко мне притрагиваться! Видеть тебя больше не желаю у себя в доме.
– Вы прервали танцы, миссис Боксбаум, – спокойно заметила Пенелопа. – Почему нам с вашим мужем нельзя потанцевать на вечеринке?
– А‑а, знаю я таких, как ты! Сначала на вечеринке потанцуешь, а потом, как последняя проститутка, в дешевый отель. Сколько лет уже тянется эта грязная интрижка? Ах ты, дешевка, тебе бы все кокетничать, лишь бы за тобой увивались,… Девка! Из подворотни! Вот вы оба кто – шлюхи из подворотни!
– Вот лживое существо! – воскликнула Пенелопа. – Все вверх ногами перевернула. – И еще произнося это, понимала, что протестует неубедительно.
– Пенни, даже не думай ввязываться, – посоветовал Стивен. – Ты ни в чем не виновата. Я сам все улажу с Шэрон.
– Нет! Ни за что! – крикнула та. – С меня хватит! Нечего теперь со мной улаживать. Мне надоели твои грязные интрижки!
Тут подошел Руперт, за ним семенила Джуди. Он – совершенно несчастный, зато Джуди сияла. Руперт взял мать за руку.
– Мама, дорогая, пожалуйста, не надо, это же вечеринка, гости собрались. Не устраивай сцену.
– Оставь меня в покое! Хочу – и устрою. Не я начала. Я ни в чем не виновата. Твой отец – бабник! И ты, как всегда, на его стороне.
– Мама! Я должен…
– Сынок, не вмешивайся, ладно? – покровительственно сказал Стивен.
– Бабник! – взвизгнула Шэрон, и из глаз ее брызнули жгучие слезы ярости. Найдя нужное слово, она не желала с ним расставаться.
Стивен шагнул вперед – возможно, желая защитить сына. Но Шэрон бросилась на него, да с такой силой, что Стивену пришлось на два шага отступить… Каблук его при этом угодил за край террасы. В следующий миг супруги во весь рост рухнули на газон. К счастью, терраса едва возвышалась над газоном. Очки Стивена полетели в куст лаванды.
Шэрон, рыдая, поползла прочь. Платье на ней порвалось. Наконец, она смогла подняться на ноги и тут же, прихрамывая, ринулась прочь. Привлеченный криками, появился Фрэнк. Он подал знак музыкантам, чтобы те вновь заиграли. Атмосферу снова подсластила медовая мелодия вальса «Судьба». Пенелопа, Фрэнк и Руперт помогли Стивену подняться. Он ушиб спину, и все произошедшее явно потрясло его до глубины души.
– Пойду домой, мне надо ее успокоить.
– Очень сожалею, Стив. Как вы себя чувствуете?
– Она выпила лишнего. Но она придет в себя. Да, она выпила. За нею надо следить. Она нередко такая бывает. Где мои очки?
– А как же мы с тобой? – тихо спросила Пенелопа, – Ты подумал, каково мне?
Ее била дрожь.
– Пенни, дорогая, моя жена – больная женщина Пожалуйста, пойми.
Руперт заметил, какое у Пенелопы лицо. И поцеловал ее в щеку.
– Ничего, Пенни. Жаль, что так получилось. Все обойдется. Просто папа не в себе.
– Правда? А где же он тогда, хотелось бы знать?
На ее вопрос никто не ответил. Джуди нашла очки Стивена, и он, тоже прихрамывая, пошел прочь, бормоча извинения. Руперт неуверенно топтался около Пенелопы.
Ее окружили Фрэнк, и Джуди, и Мария, и кое‑кто из гостей. Она плакала, не скрываясь:
– Какой ужас! Как это несправедливо. Мне так стыдно… – Когда Руперт обнял ее за плечи, она зарыдала: – Эта кошмарная сцена… кошмарная… – но больше не смогла выговорить ни слова.
Вся группа медленно двинулась к дому.