– Давай‑давай, звони, мужик, дело хорошее, – пробормотал парень, поворачиваясь к китаянкам. – Меня Барри зовут. Я профессиональный киноактер. По прозвищу Стармэн. А вас я знаю: вы, это, только что переехали в Феррерс, да? Добро пожаловать. – И он приветливо улыбнулся.
Джуди первая пожала ему руку. Задержала ее, представляясь и спрашивая, где он живет.
Он ответил.
– А‑а, да это совсем близко от нашего дома!
У них завязалась беседа. Но Барри во все глаза смотрел на Хетти.
Сегодня суббота, поэтому Соня, жена викария, осталась дома. Она возилась на кухне, готовила сладкую наливку из бузины и напевала. Только она выжала в миску лимон, как пришел отец Робин. Он тут же обнял жену за плечи:
– Не зайдешь ко мне в ризницу, дорогая?
– Ого! Кто же устоит перед таким предложением?
Он рассказал, что поступил точь‑в‑точь, как ему заповедал тот ангел в грязной футболке: да, он своими руками кощунственно разрушил собственность церкви, да, проделал дыру в задней стенке старинного шкафа, где обычно хранились сборники гимнов для прихожан. Робин что‑то увидел. Ему нужна Сонина поддержка. И чтобы Соня была свидетелем.
Она повернулась и взглянула на него поверх очков. Вообще‑то Соня из тех женщин, которые расцветают, едва им представляется возможность помочь ближнему. Как растения бурно цветут, если подложить компост к корням, так и Соня словно росла над собой, когда кто‑нибудь навязывал ей себя и свои проблемы. Но на этот раз ее рост никак не вырос. Она лишь вглядывалась в глаза мужа, будто в надежде обнаружить признаки сумасшествия.
– Робин, лапонька, тебе не кажется, что ты слишком большое значение придаешь этому так называемому явлению ангела? Ты вот говоришь, на нем была грязная футболка? Не слишком‑то обычное одеяние для ангелов правда? Поправь меня, если я что‑то не так сказала.
– Нет‑нет, все правильно, дорогая. Ты разве когда‑нибудь была не права? Только ты, конечно, подозреваешь что у меня галлюцинации? Или я красного вина перебрал, так? Ты, может, думаешь, я у тебя от религии вконец спятил? Что она вместе с вином мне в голову ударила? Пойдем со мной к шкафу, сама и поглядишь. Я твердо уверен, что за одной из досочек такое кроется… И довольно неприятное. Антирелигиозное.
– А ты видишь, что кроется у меня в миске? Ты как, драгоценный мой, хочешь или нет, чтобы у тебя зимой на столе была бузинная наливка?
– Ладно, в таком случае хочу и пирога на столе и бузины в бутыле…
Оба рассмеялись, и Соня, утерев руки передником, последовала за Робином в церковь.
Тишина и сумрак привычно объяли их внутри. Гулко отдавались шаги по каменному полу. В воздухе стоял легкий аромат свечного воска, благовоний и древности. Вот где для Робина Джолифа дом родной. Они с Соней переехали сюда девять лет назад из бедного лондонского прихода, где церковь была больше и куда эффектнее; однако именно здесь, в церкви Святого Климента викарию удалось найти эту особую смесь благоговения и радушия – в основном, благодаря тому, что он улучшил освещение, чередуя пятна света и таинственной тьмы, и установил качественное центральное отопление. В церковь приятно войти, она – истинное прибежище.
Дверцы старинного шкафа были распахнуты. Киянка и стамеска викария лежали на полке. В задней стенке зияла дыра с молитвенник размером. Вглядевшись в открывшуюся пустоту за доской, Соня увидела угол какого‑то предмета, на вид свинцового. И отшатнулась.
– Лапа, а надо тебе дальше этим заниматься? Может, заколотить дыру доской – и забыть про это?
– А‑а, значит, ощутила, как внутри что‑то злокозненное кроется? Я‑то ощутил. Но что бы это могло быть? Какое такое зло столь долго существовало в доме Божьем? Ангел мне заповедал искать, и я должен искать, дорогая моя.
Только я хочу, чтобы ты стояла рядом.
Соня содрогнулась, но ничего не сказала. Робин бросил взгляд на часы.
– Так, уже три, уже скоро.
И принялся за дело, орудуя молотком, ломая доску дальше. Эхо звенело по всей церкви. Один раз он остановился, прислушался. Грохот все не смолкал.
Тогда он с новой энергией набросился на деревянную стенку. Древоточцы ослабили доску. Неожиданно от нее отвалился целый кусок, открыв взору неглубокую потайную нишу. А там лежала каменная плита размером с бумажный лист A3. Робин и Соня глядели на нее, не решаясь дотронуться.
В конце концов Робин достал плиту.
– Ого, тяжелая! – сказал он.
И тут получилось, будто здание церкви, с точки зрения стороннего наблюдателя, начало удлиняться, вздыматься вверх с огромной скоростью – а человеческие фигурки внутри съежились. И пока шар, на котором они обитали, несся в космическом пространстве по назначенной ему траектории, оба они стали не крупнее блох в шерсти бегущего куда‑то со всех ног кота, и блохи эти, точь‑в‑точь как Соня с Робином, понятия не имели ни о всей сложности, ни о безмерности этой расширяющейся галактики, в которой они составляли частицу совершенно незначительную и подневольную. Ведь и сам праведник наш понятия не имел, насколько в самом деле невелик и антропоморфен тот бог, которому он служил, – невелик относительно масштабов вселенной в целом, которая, в свою очередь, была лишь небольшим пузырьком во множественной безмерности всех вселенных.
Плита на ощупь была горячая и, казалось, липла к руке отца Робина. Тот даже несколько испугался. Супруга его, не менее испуганная, сунула руку за шкаф и вытащила из углубления в стене еще один предмет, до сих пор скрытый плитой, – пергамент, сложенный в виде конверта и запечатанный сургучом.
– Господи, что же это нам досталось? Давай‑ка вынесем наружу, разглядим получше, – пробормотал Робин. Оба вышли на паперть и встали там, где край газона пылал зарослями эшольции – яркой, похожей на маки. Солнце светило прямо на Робина, и на Соню, и, конечно, на плиту, что оба держали в руках, – и плита зажглась ответным отсветом. Над их головами заурчал гром.
Робин сдул пыль с камня, чтобы разглядеть странную надпись, выгравированную на поверхности.
– Какая‑то клинопись, дорогая, – сказал он, – только буквы вроде бы не стоят на месте…
Соня успела тем временем сорвать печать с конверта и раскрыла плохо гнущийся пергамент.
– Ах, господи! – воскликнула она, быстро пробежав его глазами. – Это же письмо, а написал его досточтимый Тарквин Феррерс. Вот и его подпись внизу, и дата: май месяц, 1814 год от Рождества Господа нашего.
– Хорошо, а что он пишет‑то? – спросил Робин с известным нетерпением.
– Почерк у него довольно странный, лапуля. А пишет вот что: «Хотелось бы предупредить любопытствующих не притрагиваться к этой плите и особенно не выносить ее на солнечный свет». М‑да, ну это уже поздновато… И дальше: «Эта плита из Древней Эфиопской Церкви, и, к моему непреходящему сожалению, я умыкнул ее из одного храма в Аксуме. На ней выбито магическое изречение мистика по имени Эль‑Каккабук. Во время путешествий по Африке мне довелось сидеть у ног вышеупомянутого Каккабука, который зрел далеко за пределы владений христианского Господа Бога нашего. Он утверждал, что благодаря полетам и медитации, с помощью и при содействии оккультных наук довелось ему мельком видеть Великого Создателя Вселенной нашей, который известен стал под именем (я перевожу для вас) ИСПаВеДиВ, а имя это суть по начальным буквам титула его: Изначальное Создание‑Пантократор Вечной Древности и Возмездия»… И потом: «Эта невообразимая исполинская сущность бытует «как струны меж звезд», согласно словам Эль‑Каккабука: струны, что связывают Вселенную воедино.