«Уж не жрут ли они падаль?» — подумал про себя Кудрявцев.
Помещение освещалось тремя тусклыми лампочками. У стен стояли ветхие сооружения из картона и фанеры. Туда-сюда медленно передвигались люди в
балахонах почти до земли. Лиц видно не было, на руках у всех — грубо связанные рваные перчатки. По походке и едва различимым формам можно было
определить, что некоторые из них — женщины. При виде этой станции и ее жителей Радист не мог отвязаться от мысли, что они попали в секту служителей
тьмы, которые готовятся к оргии и вот-вот принесут их в жертву своим злым божествам.
Условием возможности дальнейшего общения был обыск. Человек двадцать местных со всей тщательностью, но вежливо занимались этим. В результате на
постеленной тряпке появилась горка пистолетов, ножей, запасных магазинов к автоматам, ручных гранат и прочего добра.
— Теперь, уважаемые гости, прошу вас объяснить, кто вы, откуда и зачем сюда пришли, — строго сказал старший. — Говорите только правду. У нас есть
простой способ проверить ваши слова.
Переглянувшись с Дехтером, Расанов выступил вперед и рассказал о причинах и цели их экспедиции. Старший, молча выслушав, не спешил с выводами и
недоверчиво осматривал бойцов. Стражники начали комментировать от себя:
— Да, для ленточников они слишком откормлены. Те ж дохлые…
— Америкосы это, вам говорю. Я никогда в перемирие с ними не верил. Вот ведь, сзади решили подползти! К стенке их надо или наверх голыми выгнать,
пусть пешком дуют в свою Америку.
Расанов решил вступить в диспут:
— Про какую Америку вы говорите? Мы — россияне, мы из Московского метро.
— Хватит, — прервал старший. — Мы побеседуем с каждым из вас в отдельности и сравним ваши показания. Если что — не серчайте…
Радиста допрашивала женщина. Допрос проходил в темном закутке, составленном из листов фанеры, подпертых по бокам кирпичами и досками. В спину Игоря
дышал конвоир, держа в руках какое-то странное оружие. Лицо женщины рассмотреть не удавалось — мешал низко опущенный капюшон балахона. Женщина явно
была больна: она громко и хрипло кашляла, иногда замирала, как будто от сильного спазма. Вообще многие жители этой непонятной станции производили
впечатление нездоровых, немощных: ходили медленно и ссутулившись, часто стонали и тяжело вздыхали.
Женщина начала без вступлений и довольно недружелюбно:
— Кто ты такой и откуда будешь?
— Я — Игорь Кудрявцев. Из Москвы.
— С Московской линии нашего метро, что ли?
— Нет, из Московского метро.
Последовало долгое молчание, нарушаемое лишь неприятным сопением конвоира сзади.
— А я и не знала, что московское метро соединяется с минским, — с насмешкой произнесла женщина.
— Оно не соединяется. Мы сюда на вертолете прилетели, по воздуху.
Последовала еще более долгая пауза.
Допрос шел долго. Хотя обе стороны общались на русском языке, казалось, что они с разных планет. Радист несколько раз разъяснял местной
обстоятельства приема радиопередачи (что такое радио, она представляла смутно). Он терпеливо повторял ей, что они прилетели, чтобы наладить связь, а
по-возможности, и постоянный контакт с их метро. Рассказал про вертолет, вышку мобильной связи, их путь сюда и столкновение с дикарями в дебрях
бело-желтого леса.
Но было ясно, что женщина ему не верит. Она несколько раз выходила, оставляя его наедине со стражником, с кем-то совещалась. До Радиста долетали
приглушенные фразы: «Все, что они говорят, сходится… но легенду можно выдумать… С другой стороны, ты видел их оружие… во всем Муосе столько
боеприпасов ни у кого не осталось, даже в бункерах Центра… А пайку их видел… тушенка… в Муосе такой нигде не делают… да и откормленные смотри какие…
Неужто и вправду с Москвы… Здорово б, если б это оказалось правдой… Но кто мог им послать сигнал?.
. Короче, мы не разберемся, нужно в нижний лагерь
их, там пусть Талашу докладываются».
Через некоторое время Радисту показалось, что женщина начинает ему верить, хотя и пытается это скрыть. Ее выдавали вопросы, которые она задавала:
«Есть ли у вас радиация? Много ли у вас мутантов? Чем вы питаетесь?». Но на некоторые вопросы Радист просто не мог ответить, не понимая их смысла,
чем вызывал еще большее недоумение у ведшей допрос: «Есть ли у вас ленточники? Поделены ли ваши станции на верхние и нижние лагеря?»
Почувствовав изменение в настроении, Радист осмелился и спросил:
— А почему вы все здесь так одеты?
Женщина молчала. Радист подумал было, что спросил что-то по местным меркам неприличное. Но вдруг женщина откинула капюшон балахона, и Радист
содрогнулся. Правая щека и весь лоб незнакомки были сплошной опухолью насыщенно-бордового, а местами — сиреневого цвета. Опухоль растянула рот в
кривую чудовищную улыбку. Глаз заплыл, что делало лицо еще более отвратительным. Впечатление было таким ужасным и неожиданным, что Радист
отшатнулся. Потом тихо извинился. Женщина поспешно натянула балахон и, снова закашлявшись, сказала:
— Уж теперь-то точно вижу, что ты не из Муоса. Привыкай, красавчик: здесь ты еще и не то увидишь… Добро пожаловать в Муос… — Потом, помолчав,
добавила: — Еще не так давно, до прихода в верхний лагерь, я была самой красивой девушкой в моем поселении, женихов полно было. А теперь… Это все
радиация. Ладно, хватит на сегодня…
* * *
Несколько часов они оставались разделенными на группы и под охраной. Местные о чем-то совещались между собой, кого-то ждали, куда-то ходили. Наконец
москвичей собрали всех вместе и объявили, что ведут их в нижний лагерь. Они подошли к лестнице, перекрытой гермоворотами уже знакомой местной
конструкции, поочередно прошли внутрь, спустились и через несколько минут оказались в нижнем лагере.
Если атмосфера верхнего лагеря была угрюмой и зловещей, то в нижнем царил гомон сотен голосов, крики, смех и плач детей. Весь лагерь был похож на
муравейник, причем бросалось в глаза, что обитатели его очень молоды: дети, подростки, парни и девушки. Пахло потом, едой и плохо убираемыми
туалетами. Людей в балахонах здесь не было видно. Радист, осмотревшись, начал понимать, что верхний лагерь — это подземный вестибюль и переходы, а
нижний — собственно, станция метро.
Здесь их встретили более приветливо — поздоровались со всеми за руку и пригласили идти за собой. У некоторых из сопровождавших были перекинуты за
спину все те же странные самострелы. На станции, или в лагере, как его здесь называли, буквально некуда было ступить. Привычных для Московского
метро палаток здесь было мало. Стояли какие-то коробки, неуклюжие каркасы, обитые досками, фанерой, картоном, тканью и еще невесть чем. Видимо, эти
конструкции и служили жильем для местных. Кое-где у стен убогие лачуги, прижавшись друг к другу, стояли на деревянном помосте и являлись вторым
этажом. Такие же помосты возвышались над метрополитеновскими путями с обеих сторон платформы. Под сильно закопченным потолком болталось несколько
тусклых лампочек. В трех местах, на свободных от жилья площадках, горели костры, на которых готовилась какая-то еда.
Гостей провели в служебное помещение в торце платформы, где местное начальство устраивало собрания. Даже здесь вдоль стен Радист увидел нары,
прикрытые тряпьем, — в перерывах между совещаниями это место тоже использовали как жилье. Их пригласили сесть прямо на нары или на табуретки,
которые местные доставали из-под нар, вытирая рукавами от пыли.