Игорек заметил, что руки старика трясутся. Он, не жалея, ссыпал в рюкзак
отвертки, припой, коробку с редкими деталями. А когда туда же отправился и единственный рабочий тестер, Игорек не выдержал:
— Степаныч, а как же ты?
Мастер усмехнулся:
— А я языком проверять буду…
Затем он сбросил с полки несколько томиков по радиоделу, выбрал самый, на его взгляд, толковый и тоже засунул в битком набитый рюкзак. Потом
задумался и сказал:
— Жаль, что я старый такой. Я б с тобой пошел.
Степаныч смотрел не то ученику в глаза, не то сквозь него. Может, он вспоминал своего сына, а может, просто думал, не забыл ли чего. Игорьку безумно
захотелось обнять этого человека, но он постеснялся, повернулся и пошел. Хотя и чувствовал, что старик еще долго смотрел ему вслед…
* * *
Кудрявцев шел шестым в группе. Они направлялись к заброшенной станции, которая являлась учебным лагерем для спецназовцев и сталкеров. Товарищи по
отряду сначала категорически отказывались принимать Игорька. Ему открыто объявили, что он — даже не слабое звено в цепи, а просто-таки «разрыв». Но
потом с ним все же смирились и, даже решив, что спецназовца негоже называть «Игорьком», дали ему прозвище Радист. Радисту выдали АКСУ со съемным
штык-ножом, три снаряженных патронами магазина и две ручные гранаты. Кроме того, на спину ему водрузили мешок с провизией. Радист еле шел. Он видел,
как его товарищи несут такие же по объему мешки, но нагруженные тяжелыми боеприпасами, и стыдил себя за слабость.
Группа состояла из двадцати пяти человек. Старшим был назначен Дехтер — молодой, широкоплечий капитан. У него не было левого глаза, а щека и скула
были изуродованы рубцами. Об этом человеке в Метро рассказывали легенды.
В одной из вылазок на поверхность на его группу напала стая бульдогов — двуногих тварей двухметрового роста. Несмотря на свою травоядность, бульдоги
были очень агрессивны и не упускали случая затравить какую-нибудь несчастную жертву. Название свое эти твари получили за их огромные головы и
массивные, выступающие вперед нижние челюсти, позволявшие питаться даже древесиной. Отряд Дехтера шел за приборами для ученых-химиков в развалины
фармацевтического завода. Бульдоги окружили цех со всех сторон. Через кольцо тварей пробивались с боем. Пока сталкеры, отстреливаясь от мутантов,
отходили, закончились боеприпасы. Почти на спуске в метро один из группы, новичок, споткнулся. Бульдоги кинулись к нему, готовые разорвать. Дехтер,
приказав остальным уходить, бросился на помощь товарищу. Одному чудовищу, которое уже вцепилось клыками в ногу молодого сталкера, он раскроил голову
ударом приклада, второму всадил в горло штык-нож. Но в этот момент третий прыгнул на него и с размаху ударил лапой по лицу, разорвав резину
противогаза. Пока монстр готовился к новой атаке, Дехтер проткнул ему автоматом живот («Это какой же силой надо обладать, чтобы вбить ствол АК в
брюхо!» — неизменно качали головой все слышащие впервые эту историю). Признав силу человека, другие бульдоги не решались напасть. Дехтер поднял на
плечо раненого сталкера и, шатаясь, пошел ко входу в метро. Мутанты оставались на местах и дали ему уйти.
Врачи Полиса не смогли спасти глаз спецназовцу, да и лицо зашили кое-как. Увидев после снятия бинтов свое отражение в зеркале, Дехтер долго пил.
Своей девушке он сказал, чтобы в лазарет она к нему не приходила. Она пару раз передавала ему записки, утверждая, что любит его не за лицо. Но уже
через месяц ушла в палатку к симпатичному фермеру. После этого Дехтер постоянно носил спецназовскую маску с прорезями для глаз и снимал ее только в
присутствии близких друзей из своей команды.
Но уже
через месяц ушла в палатку к симпатичному фермеру. После этого Дехтер постоянно носил спецназовскую маску с прорезями для глаз и снимал ее только в
присутствии близких друзей из своей команды.
Игорь, понятное дело, близким не был. Дехтер взъелся на него с самого начала. В отличие от своих подчиненных, он отказывался называть его Радистом
или по имени. Дехтер ненавидел фашистов, потому что в стычке с ними когда-то погиб его старший брат. Кроме того, для капитана Игорек был слабым
необученным щенком, который мог подвести всех. Роль Кудрявцева в экспедиции Дехтеру объяснили, но он считал это ошибкой и категорично заявил
руководству, что не доверяет всем фашистам, в том числе — бывшим. Говорил, что раз минчане прислали сигнал, значит, у них есть чем его присылать, а
брать с собой обузу в столь опасную экспедицию — это ставить операцию под угрозу провала.
Кто-то из высших военных дал понять Дехтеру, что определять состав участников — не его дело. Капитан огрызнулся, мол, потом не обижайтесь, и при
первой встрече с Игорьком прямо объявил ему:
— Ты — говно! У тебя есть только один способ выжить: признай, что ты — говно, и проваливай!
Кудрявцев промолчал.
На подготовку к миссии у них было около месяца. В то время как остальные члены группы занимались стрельбами, отрабатывали тактику боя в замкнутом
помещении и на открытом пространстве, приемы владения холодным оружием и рукопашного боя, Дехтер заставлял Радиста часами таскать рюкзак с
кирпичами, бегая от станции к станции, подгоняя его матом и тычками. В качестве «отдыха» Игорю разрешалось приседать и вставать с тем же рюкзаком.
Когда он не мог приседать, ему разрешалось скинуть рюкзак и ползти. Занятия длились с утра до обеда и с обеда и до вечера. Радист поклялся себе, что
от него никто не услышит ни звука за время «тренинга», и он сдержал слово. Только губы распухли от постоянного закусывания.
Но самое страшное было вечером:
— Эй, ползи сюда, я тебе колыбельную спою!
«Колыбельной» Дехтер называл спарринг с Радистом, который длился до тех пор, пока парень не терял сознание. Во время спарринга Дехтер дрался только
одной левой рукой, а Радисту разрешалось пускать в ход и руки и ноги, хотя это ему мало помогало. Как заводной чертик, он десятки раз кидался на
Дехтера и после каждой стопудовой оплеухи отлетал на несколько метров. Сквозь кровавый туман доносились злые слова:
— Ну что, недоносок, как «колыбельная»? Спать не хочется? — А потом не так сурово. — Просто скажи: «Я — говно!» И иди себе с богом.
Радист не раз хотел уйти. Тогда Дехтер сообщил бы руководству, что радиомеханик не выдержал, и экспедиция обошлась бы без него. Только вот к
пожизненному приговору «фашист» тогда добавилось бы еще клеймо труса и слабака. Поэтому Радист молчал, сопя, подымался, шел к Дехтеру или полз на
карачках. Лишь для того, чтобы получить очередную оплеуху с левой. Утром он просыпался от пинка капитана и вопля:
— Харэ дрыхнуть! На, пожри и запрягайся!
И все начиналось сначала.
В конце второй недели занятий, во время обычной «колыбельной», что-то пошло не так. Когда Радист лежал, придавленный очередной пощечиной, сквозь
кроваво-болезненную пелену он услышал гогот Дехтера:
— Ну что, ублюдок фашистский, скажи: я — говно, я — недоносок фашистской суки, и проваливай…
В голове что-то щелкнуло. Кажется, Дехтер еще никогда его так не задевал. Он тихо поднялся. Боль и усталость отошли. Непонятно, что у него было на
лице, но Дехтер насмешливо произнес:
— О-о-о! Ща-а-ас будет что-то интересное…
Радист видел перед собой только ненавистную черную спецназовскую маску и желал только одного: чтобы на ней проступила кровь.