Второй отзывался на кличку Монета. Он погиб буквально в следующем после этого случая месяце. Но тогда-то я об этом не знал, в противном случае
ненавидел бы его чуточку меньше.
Ну а третий был известен как Зуриков. Я уже говорил вам, что, по моему мнению, только редкие звездюки ходят в Зону под своими фамилиями и что
исключений из этого правила я лично не видел? Значит, повторюсь…
Зуриков был обладателем длинной ваххабитской бороды и голубых глаз попа-расстриги. Руки же у него были красными, словно он их специально
свеклой натирал перед тем, как через Периметр перейти. Пару раз я видел всю троицу то там, то сям — когда в стрип-баре, когда на авторынке, а когда
и в «Лейке»…
Ситуация была явно не в мою пользу. Меня быстро разоружили. Опустошили мой контейнер для артефактов. Забрали даже наличность из бумажника,
который я зачем-то взял с собой. И ладно бы отпустить обобранного до нитки сталкера восвояси, так нет же!
— Агропром хорошо знаешь? — спросил меня Шейх, тыча мне в висок холодным дулом своего пижонского «Магнума».
— Ну, допустим, — осторожно отвечал я.
— А где Двойной Колодец, знаешь?
— Примерно.
— Значит, будешь проводником, — нисколько не вопросительным, а очень даже утвердительным тоном сказал Шейх.
— А что мне за это будет? — поинтересовался я с широкой коммивояжёрской улыбкой.
— Мы тебя за это не убьем, — мрачно хмыкнул Шейх.
— И лучше бы тебе не выначиваться, — веским тоном добавил Зуриков.
Ну, в общем, я повел их — а что было делать? Шел я молча, проклиная все на свете и в особенности свою похмельную слабость, заставившую меня
задремать на поросшей мхом и ложно-безопасной кочке посреди леса, то есть в совершенно не предназначенном для этого месте.
Хотелось пить, но пить они не давали. Хотелось есть, но на вопросы об обеде Зуриков, Шейх и Монета лишь отругивались.
Наконец они таки решили сделать привал.
В моей душе к тому моменту скопилось уже столько яда и гноя, что эта смесь даже перестала оказывать влияние на выражение моего лица. Кстати,
лицо у меня было ангельским — безмятежным, радостным и чуточку небритым.
Привал мы затеяли в помещении автозаправочной станции. Кто не знает этого облупленного, с выбитыми окнами здания, чья крыша похожа на
перевернутый таз для стирки белья и чей бетонный пол то и дело вздыбливается пучками арматуры?
Я сел у стены — именно там, куда мне велел сесть Шейх, а точнее, серебристый ствол его «Магнума».
Они сели на пол, ближе к окошку кассира. Монета, который был в этой троице чем-то вроде вьючного скота, вытащил из рюкзака еду — тушенку,
пакеты с молоком, хлеб и даже яблоки. И они принялись есть — Зуриков, как сейчас помню, громко чавкал.
Я деликатно напомнил активно работающей челюстями троице о своем существовании, но в ответ мне раздалось лишь сытое ржание.
Так я и сидел у стены, разглядывая ногти то на левой, то на правой руке. Не скажу даже, что я «лелеял планы мести». Я их не «лелеял». Я был
уверен — моя месть будет настолько страшной, насколько это вообще возможно.
Не скажу даже, что я «лелеял планы мести». Я их не «лелеял». Я был
уверен — моя месть будет настолько страшной, насколько это вообще возможно. И кара небес — она еще как обрушится.
Но виду я не подавал. Сидел, насвистывал вполголоса.
Наконец кто-то из бандосов — кажется, Монета — повернулся вполоборота ко мне и кинул мне, словно собаке, банку тушенки. Типа сжалился над
убогим.
Банка шлепнулась и покатилась ко мне по пыльному бетону.
Я осторожно остановил ценный цилиндрик и поставил его на попа — чай, не гордый.
— Еще бы не помешала ложка. Мою-то вы конфисковали, — сказал я спокойным голосом.
— А хер тебе не ложка? Аристократ, что ли? — глумливо осведомился Шейх и вся троица согнулась пополам от смеха.
Отсмеявшись, все трое вновь воззрились на меня с жадностью зрителей, впервые пришедших в 3D-кинотеатр.
С минуту я смотрел на банку с тушенкой. Затем аккуратно сжал ее двумя руками и… выверенным, но исполненным силы движением саданул банкой о прут
арматуры, торчащий из бетона в районе моего правого бедра. В крышке банки образовалась треугольная «рана».
Медленно, с достоинством, под любопытными взглядами Зурикова, Шейха и Монеты я схватился зубами, благо зубы у меня крепкие, за край жестяного
надреза, сделанного арматуриной, и потянул край на себя, одновременно поворачивая банку по часовой стрелке.
Таким образом я вырвал из крышки солидный кус жести.
Эту-то жесть я и стал аккуратно стискивать пальцами, одновременно где надо прижимая, а где надо скругляя. Пока не сделал из этого куска жести
некое первобытное подобие ложки — скорее правда, не русской, а китайской ложки, какие подают к перченым супам в китайских ресторанах от самых
дешевых до самых навороченных.
Этой-то самой ложкой я выбрал из банки с тушенкой прозрачный жир, который всегда ненавидел, очистил от жира мясо и молча, не говоря ни слова и
не совершая лицом ни одного мимического движения, медленно и сосредоточенно съел содержимое банки с тушенкой этой вот, сделанной собственноручно,
ложкой. Затем вложил ложку в пустую банку и аккуратно отставил банку в сторону.
Да, я рассчитывал на эффект.
Но тот эффект, которого я добился, стал неожиданностью даже для меня.
— Да он, по ходу, псих… Больной на всю башку, — прочувствованно пробормотал Зуриков. Лицо его было белым как полотно и очень испуганным.
— Ну, братва мне вообще говорила, что Комбат этот того… Но теперь сам вижу, что пристрелить на месте — это самое правильное, что с ним можно
сделать, — это был Шейх.
— Стрелять? Ты его застрели еще попробуй. Когда он, сука, банки зубами открывает, — сказал Монета.
Несмотря на вялые словесные угрозы, они смотрели на меня, как трое школьников на призрак Ленина, сбежавший из мавзолея. И это притом, что
именно у них, у них, а не у меня, были и стволы, и патроны к ним и, в конце концов, значительный перевес в численности!
Вот именно это и называется «моральное превосходство». Именно то, что я, сам того не желая, продемонстрировал своим пленителям, когда
невозмутимо вскрыл и опустошил банку с брошенной мне, как собаке, едой.