- Теперь и я буду так делать, все записывать. Вот ты, верно, про это и не думал, а мы ведь каждое лето опять и опять, снова-здорово делаем то же самое, что делали прошлым летом.
- Например, Дуг?
- Ну, например, делаем вино из одуванчиков, покупаем теннисные туфли, пускаем первый фейерверк, делаем лимонад, вытаскиваем из ног занозы, собираем дикий виноград. Каждый год одно и то же, в точности как раньше, и никаких перемен, никакой разницы. Но это только одна половина лета, Том.
- А другая?
- Другая - то, что мы делаем первый раз в жизни.
- Например, едим оливки?
- Нет уж, кое-что поважнее. Ну, как если мы вдруг увидим, что папа и дедушка не все на свете знают.
- Пожалуйста, не выдумывай! Они знают все, что только можно знать!
- Не спорь, Том. Я уже записал это в "Открытия и откровения". Они знают не все. Но тут нет ничего страшного. Я и это открыл.
- Какую еще ерунду ты там записал?
- Что я живой.
- Вот еще, Америку открыл! Давно известно.
- Нет, я про это думаю, я это замечаю - вот что ново. Сперва живешь, живешь, ходишь, делаешь что-нибудь, а сам даже не замечаешь. И потом вдруг увидишь: ага, я живу, хожу или там дышу - вот это и есть по-настоящему в первый раз. Теперь я разделю лето на две половины. Первая в моем блокноте называется "Обряды и обыкновенности". Первый раз в этом году пил шипучку.
Первый раз в этом году бегал босиком по траве. Первый раз в этом году чуть не утонул в озере. Первый арбуз. Первый москит. Первый сбор одуванчиков. Все это бывает из года в год, и мы про это никогда не думаем. А вторая половина блокнота - "Открытия и откровения". Или даже лучше назвать "Озарения" вот отличное слово, правда? Или, может, "Ощущения"? В общем, когда делаешь что-нибудь старое, давно известное, ну хоть разливаешь в бутылки вино из одуванчиков, это, конечно, надо записать в "Обряды и обыкновенности". А потом про это подумаешь-и уж тут все мысли, какие придут в голову, все равно, умные или глупые, надо записать в "Открытия и откровения". Вот, слушай, что я записал про это вино:
"Каждый раз, когда мы разольем его по бутылкам, у нас остается в целости и сохранности кусок лета двадцать восьмого года". Ну, что скажешь?
- Я уже давным-давно не понимаю, что ты такое говоришь, - сказал Том.
- Ну гляди, вот я еще записал. В "Обрядах и обыкновенностях" у меня стоит так: "Первый раз спорил с папой и получил первую трепку летом 1928 года, утром 24 июня". А в "Открытиях и откровениях" у меня про это так:
"Взрослые и дети-два разных народа, вот почему они всегда воюют между собой. Смотрите, они совсем не такие, как мы. Смотрите, мы совсем не такие, как они. Разные народы - "и друг друга они не поймут <Слова из баллады Киплинга.>" . Вот, мотай себе на ус. Том.
- Верно, Дуг, в самую точку! Ясно, именно так! Поэтому-то мы никак не можем поладить с папой и мамой. Вечно одни неприятности с утра до ночи! Дуг, ты просто гений!
- Значит, так: увидишь за эти три месяца что-нибудь, что мы делаем опять и опять, - тут же скажи мне. Потом подумай про это - и тоже скажи мне.
А в День труда <Празднуется в Америке в первый понедельник сентября.> мы все это прочитаем и посмотрим, что у нас получится за лето.
- А я тебе прямо сейчас скажу кое-что.
- А я тебе прямо сейчас скажу кое-что. Бери карандаш, Дуг. На свете пять миллиардов деревьев. Я это вычитал в книжке. И под каждым деревом есть тень, верно? Значит, откуда берется ночь? А вот откуда: пять миллиардов деревьев - и из-под каждого дерева выползает тень. Представляешь? Вот бы найти способ удержать их все под деревьями и не выпускать-тогда и спать ложиться незачем, ведь ночи-то и не было бы вовсе! Вот тебе и выходит: немножко старого и немножко нового.
- Все правильно, тут есть и старое и новое. - Дуглас лизнул желтый карандаш Тайкондерога (ему ужасно нравилось это название). - Ну-ка, скажи все это еще разок...
- На свете пять миллиардов деревьев, и под каждым деревом лежит тень...
***
Да, лето состоит из привычных обрядов, для каждого есть свое привычное время и свое привычное место. Обряд приготовления лимонада или замороженного чая, обряд вина, туфель или босых ног и, наконец, очень скоро, еще один, полный спокойного достоинства обряд: на веранде вешают качели.
На третий день лета, под вечер, дедушка выходит на веранду и принимается невозмутимо разглядывать два пустых кольца, свисающих с потолка.
Неторопливо подходит к перилам, уставленным горшками с геранью, точно Ахав, который испытующим взглядом встречает ясный тихий день и ясное небо; потом облизывает палец и подставляет его ветру, снимает пиджак - надо же убедиться, не холодно ли на закате в одной рубашке. Потом издали здоровается с соседями-те тоже выходят на уставленные цветами веранды, чтобы насладиться теплым летним вечером; они даже не слышат, как чирикают за стеной или тявкают, точно болонки, их жены.
- Что ж, Дуглас, давай вешать. Они отыскивают в гараже качели, стирают с них пыль, выносят на веранду, и дедушка подвешивает их к кольцам в потолке, точно водружает парадное седло на слона для торжественного и тихого праздника летних вечеров.
Дуглас легче деда, он первым садится на качели. А потом и солидный дедушка осторожно пристраивается рядом. И они, улыбаясь и кивая друг другу, молча раскачиваются взад и вперед, взад и вперед...
Минут через десять на веранду выходит бабушка с полными ведрами и швабрами, подметает и моет веранду. Из дома выносят легкие стулья, качалки и шезлонги.
- Люблю выбираться на веранду пораньше, - говорит дедушка. - Пока еще не так много москитов.
Часов в семь раздается легкий скрип-от столов отодвигают стулья, а если постоять под окном столовой, услышишь, как там бренчат на разбитом фортепьяно с пожелтевшими от старости клавишами. Чиркают спички, булькает вода - во всех кухнях моют посуду, со звоном ставят тарелки сушить на полку. А потом понемногу на сумеречных улицах под огромными дубами и вязами оживает дом за домом, на тенистые веранды выходят люди, точно фигурки на часах с барометром, предсказывающие погоду.
Вот появляется дядя Берт, а то и дедушка, потом отец и еще кто-нибудь из родных; женщины еще переговариваются в остывающей кухне, мужчины первыми выходят в сладостную тишь вечера, попыхивая сигаретами, и наводят порядок в своем собственном мире. На веранде зазвучат мужские голоса; мужчины расположатся поудобнее, задрав ноги повыше, а мальчишки, точно воробьи, усядутся рядком на стертых ступеньках или на деревянных перилах, и оттуда за вечер уж непременно что-нибудь свалится-либо мальчишка, либо горшок с геранью.
И наконец за дверью на веранде вдруг возникнут, точно привидения, бабушка, прабабушка и мама, и тогда мужчины зашевелятся, встанут и придвинут им стулья и качалки. Женщины принесут с собой всевозможные веера, сложенные газеты, бамбуковые метелочки или надушенные носовые платки и за разговором будут ими обмахиваться.