– Ладно, давай сформулирую прямо и коротко, – задумчиво произнес он. – Ты не скучаешь по Дженни-Мэй Батлер.
Мы оба захохотали, и я впервые за все это время перестала испытывать угрызения совести.
– Зачем, по-твоему, ты пришла сюда? – серьезно спросил мистер Бартон, когда мы отсмеялись.
– Потому что мне нужны ответы.
– Какие ответы?
Я постаралась сформулировать:
– Где находится скотч, который мы так и не нашли прошлым вечером? Куда делась Дженни-Мэй Батлер? Почему один из моих носков вечно пропадает в стиральной машине?
– И ты полагаешь, я смогу тебе сказать, где все эти вещи?
– Не конкретно о каждой, но некие общие указания меня бы устроили, мистер Бартон.
Он улыбнулся:
– Позволь мне задать несколько вопросов, и, быть может, в твоих ответах мы вместе отыщем то, что ты хотела бы выяснить.
– О'кей. Если считаете, что это поможет, давайте попробуем.
– Зачем тебе знать, куда деваются вещи?
– Мне это необходимо.
– Почему тебе кажется, будто это необходимо?
– А почему вам кажется, что вы должны задавать мне вопросы?
Мистер Бартон моргнул и помолчал на секунду дольше, чем ему бы хотелось, – так мне показалось.
– Это моя работа, мне за нее деньги платят.
– Платят деньги?! – Я выкатила глаза. – Мистер Бартон, вы могли бы заняться любой простой работой и получать за нее деньги, но все же решили проучиться – сколько же, десять миллионов лет? – чтобы получить все эти бумажки, которыми украсили стены. – Я бросила взгляд на его дипломы в рамочках. – То есть я хочу сказать, что вы прошли всю эту бесконечную учебу, сдали все экзамены, задали все вопросы не только потому, что за это платят.
Он усмехнулся и посмотрел на меня. Похоже, не знал, что ответить. Поэтому мы молчали минуты две. В конце концов он взял ручку и блокнот, пододвинул их мне и снова облокотился на колени.
– Мне нравится разговаривать с людьми, всегда нравилось. По моим наблюдениям, рассказывая о себе, они узнают вещи, которых до того не знали. Это нечто вроде самолечения. Я задаю людям вопросы, потому что мне нравится им помогать.
– Так и я.
– Ты считаешь, что, задавая вопросы о Дженни-Мэй, ты помогаешь ей или, может, ее родителям? – Он постарался скрыть смущение, притаившееся у него в глазах.
– Нет, я помогаю самой себе.
– Каким образом? Разве тот факт, что ты не находишь ответов, не разочаровывает тебя еще больше?
– Иногда мне удается отыскать какую-то вещь, мистер Бартон. Я нахожу то, что просто положили не на то место.
– Разве не все потерянное лежит не на своем месте?
– Положить что-то не туда, куда надо, – значит временно потерять это, потому что ты забыл, где оно лежит. А я всегда помню, что и куда кладу. Но я-то пытаюсь отыскать не те вещи, которые лежат не на своем месте, а те, у которых выросли ноги, и они взяли да и ушли себе. Именно из-за них я расстраиваюсь.
– Ты не считаешь, что кто-то другой, не ты, мог переложить их?
– Кто, например?
– Вопрос задал я.
– Хорошо. В случае со скотчем ответ однозначный: нет. В случае с носками ответ тот же: нет. Разве что кто-то забирается в стиральную машину и вынимает их из нее. Мистер Бартон, родители хотят помочь мне. Не думаю, чтобы они стали перекладывать вещи, а потом забывали об этом. Если они что-то переложат, то еще лучше запоминают, куда именно.
– Тогда какие у тебя версии? Куда, по-твоему, все эти вещи деваются?
– Мистер Бартон, если бы у меня было хоть одно предположение на этот счет, я бы не пришла сюда.
– То есть никаких идей? Тебе ничего не приходит в голову даже в самых безумных мечтах, даже в минуты самых больших огорчений, даже когда ты отчаянно размышляешь ранним-ранним утром в поисках ответа и никак не можешь его найти? Ну, хоть какая-нибудь идея по поводу того, куда деваются пропавшие вещи?
Н-да, он наверняка узнал обо мне от родителей гораздо больше, чем я предполагала.
Если я отвечу на этот вопрос честно, боюсь, он уже никогда не влюбится в меня. И тем не менее я глубоко вздохнула и выложила всю правду:
– В такие минуты я полагаю, что они очутились в том месте, куда попадает все, что пропало.
Он и глазом не моргнул:
– Ты считаешь, и Дженни-Мэй там? Тебе так легче – представлять, будто она там?
– Господи! – Я тяжко вздохнула. – Если кто-то ее убил, значит, так тому и быть, мистер Бартон. Я не пытаюсь создавать вымышленный мир, чтобы мне стало легче.
Он отчаянно старался, чтобы ни один мускул лица не дрогнул.
– Но скажите мне, почему полицейские не могут найти ее ни живой, ни мертвой?
– А тебе не полегчает, если ты признаешь, что временами случается нечто необъяснимое?
– Ну, вы же так не думаете. Почему я должна в это верить?
– А почему ты решила, будто я так не думаю?
– Вы – психотерапевт. Вы считаете, что каждое действие вызывает определенную реакцию, и все такое. Я кое-что почитала, перед тем как прийти сюда. Все, что со мной сейчас происходит, – результат того, что произошло некое событие, или кто-то что-то сказал, или сделал. Вы считаете, что на все можно найти ответ и так или иначе решить любую задачу.
– Это не совсем так, Сэнди. Я не могу все заново сложить и склеить.
– А меня вы можете склеить?
– Ты же не сломана, Сэнди.
– Таков ваш медицинской диагноз?
– Я не врач.
– Но вы же «лекарь разума», разве не так? – Я изобразила пальцами в воздухе кавычки и сделала большие глаза.
Тишина.
– Что ты ощущаешь, когда ищешь и ищешь, но никак не можешь найти то, что тебе нужно?
Полагаю, это была самая странная беседа, которую он когда-либо вел.
– У вас есть девушка, мистер Бартон?
Он наморщил лоб:
– По-моему, Сэнди, в данном случае это не имеет значения.
Поскольку я промолчала, он вздохнул и ответил:
– Нет, у меня нет девушки.
– А вы хотите, чтобы была?
Он задумался:
– Ты имеешь в виду, что ощущения, которые испытываешь во время поисков пропавшего носка, похожи на те, что испытываешь, когда ищешь любовь? – Он попытался сформулировать вопрос так, чтобы сказанное мною звучало не так глупо, однако ему это не удалось.
Я снова выкатила глаза. Что-то слишком часто он вынуждал меня делать это.
– Нет, это такое чувство, когда ты знаешь, что чего-то в твоей жизни не хватает, но никак не можешь это отыскать, сколько ни стараешься.
Он смущенно прочистил горло, схватил карандаш и бумагу и сделал вид, будто что-то записывает.
Явно пришло время рисовать чертиков.
– Я вам действую на нервы, да?
Он улыбнулся, и его улыбка разрядила напряжение.
Я попыталась объяснить еще раз:
– Может, будет понятнее, если я скажу, что, когда ты не можешь найти пропажу, это примерно то же самое, когда ты вдруг не в состоянии вспомнить слова любимой песни, которую давно знаешь наизусть. Или когда неожиданно забываешь имя человека, которого очень хорошо знаешь и с которым встречаешься каждый день, или название знаменитой группы, которая поет какой-нибудь хит. Это так напрягает, что крутишь и крутишь такие мысли в голове, потому что знаешь: ответ наверняка существует, но никто и никогда тебе его не подскажет. И эта мысль долбит и долбит тебя и не дает успокоиться, пока не найдешь ответ.
– Я понимаю, – проговорил он мягко.
– Хорошо, тогда умножьте это чувство на тысячу.
Он задумался:
– Ты очень зрелый человек для своего возраста, Сэнди.
– Забавно. Потому что я-то надеялась, что вы знаете гораздо больше в вашем возрасте.
Он хохотал, пока время сеанса не истекло.
Этим вечером за ужином папа спросил меня, как все прошло.