И я ничуть не удивился, когда ясно различил в мерцающем сумраке строгий овал входа, и ясно понял, что этот вход рукотворный, что не природа, а чей‑то разум, не стихия, а чьи‑то руки создали туннель.
Я остановился, и сразу же начался прилив. Позади шипела морская пена, и уровень воды под моими ногами становился все выше и выше, пока я не поплыл вперед, в этот туннель, и свет вокруг меня не уступил место кромешной тьме.
Я долго плыл, – продолжал Василий, и ясно видел, как он взволнован,долго. И вокруг была тьма, но радость билась во мне огромная и яростная, как кит‑горбач, веселящийся в шторм и бурю. Я долго плыл, пока не почувствовал, что должен набрать как можно больше воздуха в легкие, потому что вода заполнила теперь весь туннель и оттеснила меня к самому верху. Спиной я ощущал ее гладкую поверхность и неожиданно понял, что касаюсь ее только своим позвоночником или чем‑то, связанным с этим позвоночником. И, сдерживая изо всех сил воздух в груди, стал уходить все глубже и глубже, пока черная пелена, поднявшись откуда‑то изнутри, не окутала мозг… И вдруг– свет… Круглая каменная воронка, как жерло потухшего вулкана. Солнце прямо над головой и тихая зеленая вода. И по всем стенам расползлись сверкающие прожилки из каких‑то кристаллов красного и черного цвета. Далеко не сразу я понял, что со мной произошло, далеко не сразу… Я обошел вокруг этого кратера и захотел дотронуться до стен… И не смог!.. У меня не было рук!.. Не было рук!
И тогда я начал плавать вокруг воронки, почти касаясь ее стен, делая круг за кругом. У меня не было рук, но как я плавал! Свободно и быстро, и с какой силой я отталкивался от воды! Я стал как рыба, я стал самой морской водой, самим духом моря, я стал как вихрь! Черные, красные, белые полосы вокруг сливались в один причудливый цвет, и тогда я, повинуясь какому‑то душевному толчку, выпрыгнул из воды… Я выпрыгнул из воды неожиданно высоко и вновь упал в воду, и прыгнул еще раз и еще, и вдруг в полете увидел себя, свое отражение в воде… Но себя ли?!
Над зеленым зеркалом морской воды, среди ряби, вызванной моими прыжками, я увидел не себя!.. Большой черный дельфин пролетал над водой, пока его не закрыли брызги. Я выждал, пока вода в кратере успокоится, и вновь прыгнул так высоко, как только мог, и теперь уже ясно увидел: да, над зеркалом морской воды летел черный дельфин…
Так я испытал свое первое перевоплощение…
Сколько дней я провел в этой воронке? Не знаю… Но день сменялся ночью, и снова день, и снова ночь. За это время я привык к себе, к своему новому телу, я научился не тыкаться носом в стены и беречь плавники, заменившие мне руки; я понял свой хвост, именно понял, и он научил меня мудрости движения, потому что в движении живого существа есть великая мудрость, которую мы обычно не замечаем, не думаем о самом движении, а пользуемся им свободно. И тогда пришел голод…
Прошел еще день, и еще, а мысли мои заполнили бесконечные видения земной, человеческой пищи. Противни с поджаренными булками, кольца колбас, источавших ужасающе ароматный запах копченого мяса, и снова хлеб, и так без конца, пока все чаще и чаще мои мысли не стали обращаться к рыбным блюдам, странно отодвигавшим все остальные яства куда‑то в сторону…
И, будто зная, о чем я думаю, откуда‑то из глубины кратера вдруг поднялась стая блестящих полосатых рыбок, каких‑то тропических родственников нашей северной трески, и я тут же бросился на эту стаю, и снова радость жизни, и снова силы моря вскипели в моей крови.
С каждым днем я набирался сил. Я научился по‑настоящему и плавать, и выпрыгивать из воды, и нырять в глубину. Много раз я проходил мимо туннеля, но какая‑то сила удерживала меня, и какой‑то голос шептал: «Еще не время! Еще не время!»… И вдруг я услышал: «Пора!» Без тени боязни, я бы сказал – даже с гордо поднятой головой, если бы не чувствовал, что моя голова срослась с моим туловищем, проплыл я туннелем и плыл долго, пока не почувствовал, что это не тот туннель, не тот, и до сих пор не могу понять, когда мне пришло это в голову.
С каждым днем я набирался сил. Я научился по‑настоящему и плавать, и выпрыгивать из воды, и нырять в глубину. Много раз я проходил мимо туннеля, но какая‑то сила удерживала меня, и какой‑то голос шептал: «Еще не время! Еще не время!»… И вдруг я услышал: «Пора!» Без тени боязни, я бы сказал – даже с гордо поднятой головой, если бы не чувствовал, что моя голова срослась с моим туловищем, проплыл я туннелем и плыл долго, пока не почувствовал, что это не тот туннель, не тот, и до сих пор не могу понять, когда мне пришло это в голову. Время от времени делал усилие, чтобы удержать себя от вдоха, и вдруг выплыл посередине странной пещеры. Рваные скалы обступили меня со всех сторон, и я, набрав в легкие воздух, нырнул в глубину, так глубоко, насколько только мог. И вдруг почувствовал: чьи‑то мощные щупальца обхватили мое тело мертвой хваткой, а прямо передо мной сверкнули громадные глаза.
Скажу сразу же: поверить мне нельзя. Я это понимаю. То, что представилось мне, нельзя назвать даже гигантом. Это было страшное наваждение. Жесткий изогнутый клюв смутно поблескивал внизу, готовый раздавить меня. Я крепко сжал челюсти, хотя уже понимал, что воздух поступает в мои легкие откуда‑то сверху. Все во мне было натянуто, как струны в каком‑то чувствительнейшем музыкальном инструменте, и вдруг по всем этим струнам ударил мощный аккорд, и все внутри запело, загремело, застучало. И я.понял: сейчас в меня вливается странное знание, глубокое и точное, но не человеческое знание, сейчас я приобщаюсь к высоким тайнам океана и всех морей нашей планеты. А аккорды все звучали и звучали и через диски‑глаза передавались пламенем мысли, и мысли эти были мне понятны, но они были слишком стремительны, слишком необъятны…
И тогда оно засмеялось. Смеялись глаза‑диски, смеялись все складки его мантии, смеялись щупальца, и чей‑то голос шептал: «Это он, он! Мы нашли его, нашли!» И, уловив команду: «Иди!» – я понял, что вновь свободен…
Я вырвался на поверхность и выпрыгнул вверх из воды так высоко, как только мог, и сразу же поплыл вперед по новому туннелю, и снова сияющий светом пещерный зал, только стены его были выстланы ровными металлическими плитами, и, приблизившись ближе, я различил, что это – золото… Круг за кругом я делал внутри этого золотого цилиндра, пока не заметил, что его стены и те, что возвышались надо мною, и те, что уходили глубоко вниз, покрыты какими‑то странными письменами, и я понял: я знаю их значение, больше того, они предназначены для меня, для меня одного!.. И нахлынули на меня, замелькали призрачные картины, волна за волной приходили мысли и чувства, а я все кружил и кружил вокруг стен, то всматриваясь в верхние ярусы письмен‑картин, то опускаясь вглубь.
А океан дышал где‑то рядом, и уровень воды в золотом цилиндре то поднимался, то опускался, позволяя мне впитывать и запоминать самый удивительный рассказ, который мне когда‑либо приходилось слышать или читать…
Василий поднялся на ноги и помог мне встать. Катер вдали тронулся с места, и мы поспешили вниз с той скоростью, с какой позволял мне мой ноющий бок. Уже на бетонной лестнице мне пришла в голову одна мысль, которую я и высказал с возмутительной интонацией; были в ней и месть за те несколько минут веры в правдивость рассказа Василия, и тщательно скрываемая обида:
– Послушай, Вася, – сказал я. – Но ты же дельфин, как же ты опять превратился в человека?
Василий, спускавшийся по лестнице впереди меня, обернулся и тотчас же ответил: – Я прошел туннель в обратном направлении…
– А если, – теперь уже серьезно, чуть ли не извиняющимся голосом спросил я, – если, Василий, какой‑нибудь дельфин пройдет по этому же туннелю, то что?.. Он что, в человека превратится?
Василий пожал плечами и ничего не сказал мне в ответ.
А когда Василий уже взошел на борт катера, я подчеркнуто громко спросил у капитана: – Что это с вами было? Катер почему задержался у грота Шаляпина?
– Авария, небольшая авария, – недовольно ответил капитан.