– Поговорить бы с кем‑нибудь из них…
– Кому‑то светит длительная командировка, – заметил второй.
– Верно, – согласился руководитель. – Вот вы, Козлов, и отправитесь. Если обнаружите хоть что‑нибудь интересное, немедленно сообщите, и мы выедем всей группой. А пока я предлагаю составить полный список всех, кто принимал участие в этих событиях. – Он положил руку, на стопку дел. – Фамилию, характер участия и краткую характеристику. И вот еще что…
Напомнили мне эти листки Рубежанск первых послевоенных лет. Особенное было время, трудное время. Только‑только отменили карточную систему, волна за волной прошла демобилизация миллионов вчерашних солдат из рядов Советской Армии, и люди страстно, именно страстно, восстанавливали и строили наш мир, нашу советскую жизнь. Но дело не только и не столько в построенных корпусах заводов и институтов. Дело не только в восстановлении материальной стороны мирной жизни. Что всего важней, – кто бы мог ожидать? – именно в те годы зародились и окрепли многие замечательные научные идеи, осуществленные в последующие годы с таким блеском нашими учеными, нашим народом. Мне дороги то время и те годы, как бы трудны они ни были… Может быть, еще и потому, что тогда я был несколько моложе, чем сейчас, – руководитель провел рукой по щетке седых волос.
И вдруг узнаем, что где‑то в Рубежанске есть узелок, развязав который, мы, быть может, раскроем всю картину. Может быть, в одном из институтов Рубежанска разрешена какая‑то грандиозная задача, причем исследователи сами не знают всех побочных результатов своей работы,
Я не хочу никому из вас навязывать своих догадок. Разбирайте тома, товарищи, и изучайте. Часа через два мы сведем все в таблицу, и станет ясно, кого и о чем расспрашивать.
– У нас нет к нему ни малейших претензий, – скзэал Козлов. – Мне нужно кое о чем расспросить его, только и всего.
– Ах, так?..
– Не сомневайтесь. Он проходил свидетелем по очень давнему делу, мне кажется, еще до организации вашего института, а вот сейчас создалась необходимость некоторых уточнений. Кстати, в вашем институте, конечно, есть просмотровый зал? Тогда вот что… Я пройду к Дейнеке сам, а вас попрошу организовать закрытый просмотр одной пленки.
– Закрытый для кого?
– Для всех, – сухо сказал Козлов, – кроме Дейнеки.
– Закрытый для кого?
– Для всех, – сухо сказал Козлов, – кроме Дейнеки.
– Будет сделано.
– Я вернусь вместе с Дейнекой минут через тридцать. Пусть ваш киномеханик проверит к этому времени аппаратуру.
– Весь к вашим услугам, – сказал Дейнека, садясь рядом с Козловым.
– Я приехал из Москвы, Юрий Васильевич, по делу, которое вас, вероятно, удивит. Меня просили узнать, что вы помните о некоем Горбунове Афанасии Петровиче… Дело давнее, я понимаю, что вопрос для вас неожиданный.
– Да, давнее, очень давнее. Но меня не удивляет вопрос… Афанасий Петрович был человек особенный. Не скажу, что каждый день, но уж через день я вспоминаю его по самым различным причинам. Я, например, ему многим обязан в своей работе.
В этот момент комнату перерезан широкий цветной спектр. Свет шел от потолка семью яркими полосами. Юрий Васильевич подбежал к двери и крикнул:
– Миша, Славик! Начинайте заветную!
Юрий Васильевич вернулся к своему гостю и, проведя рукой по жиденьким сваглым волосам, спросил:
– Так почэму же вы заинтересовались Афанасием Петровичем?
Козлов не успел ответить. Дверь широко открылась, и большой стол на роликах медленно въехал в комнату. Он весь был установлен рядами пробирок в пластмассовых штативах. Распоряжался всем Миша. Вот от стола протянулись к электрическому щиту провода. Козлов обратил внимание, что стол был установлен поперек цветной полосы и красный свет упал на первый ряд штативов с пробирками.
– Вы обязательно должны присутствовать при эксперименте? – спросил Козлов Юрия Васильевича.
– Не обязательно. Миша, а где Славик? – спросил он неожиданно строгим голосом.
– Его не будет сегодня. Славка занят автоматизацией конвейера штаммов.
– Ну, тогда ты сам здесь командуй.
Козлов поднял с пола портфель и вышел на лестницу. По другую сторону площадки располагались лаборатории. Юрий Васильевич попросил обождать и, пройдя мимо него, быстро оделся. Сквозь полуоткрытую дверь Козлов увидел несколько осциллографов и в деревянном станке большую собаку, опутанчую сетью проводов.
В главном корпусе все было готово. Козлов усадил Юрия Васильевича в пустом зале, а сам ушел в комнату киномеханика.
– Заправьте эту пленку и будете свободны, – сказал Козлов киномеханику, доставая из портфеля катушку.
Козлов запустил киноаппарат и прильнул к окошку. Мелькнули силуэты самолетов, пальмы, здания. В середине зала одиноко белела голова Юрия Васильевича. Вот пленка окончилась. Козлов торопливо перемотал ее на свою бобину и прошел в зал. Юрий Васильевич неподвижно сидел в темноте.
– Момент взрыва вы видели? – спросил Козлов.
– Да, лицо…
– Это Афанасий Петрович Горбунов?
– Несомненно.
– Я привез фотографии, снятые через фильтр, хотите взглянуть? – спросил Козлов, раскрывая портфель.
– Нет, – быстро сказал Юрий Васильевич. – Не нужно…
– Что вы обо всем этом скажете?
– Я их ожидал…
– Вы догадываетесь, что это за аэродром?
– Да, это форт‑фляй… Атака четырнадцатого ноября.
Козлов почувствовал, что у него задрожалим колени. Непроизвольно присел на стул.
– Да, четырнадцатого… откуда вы знаете?
– Теперь знаю.
– И вам все ясно?
– Далеко не все…
– Это вы, Юрий Васильевич? Это вышло из стен вашей лаборатории?
– Да… Но это моя внутренняя уверенность, вот здесь… – Юрий Васильевич смутно белевшей рукой показал на свою грудь…
– Меня интересует… – начал было Козлов, но Юрий Васильевич не ответил.