Голова его была запрокинута, рубаха на груди расстегнута, ноги в стоптанных ботинках повернуты носками внутрь. Он, конечно, был мертв, этот человек… Федор Никанорович приподнял руку, и она со стуком опустилась на стол. Юрий Васильевич попятился к входной двери.
– Чем колол, Писаренко? – спросил у студента Федор Никанорович.
– Кофеин, камфору, но все бесполезно, – ответил Писаренко, собирая у стеклянного столика шприц.
– А кто первым вошел? – спросил молчавший до сих пор милиционер, медленно снимая плащ.
– Это ему наш Ворона смерть констатировал, – сказал Зайцев. Ворона молча кивнул головой.
– Так как, Ворона, было дело? – спросил у него Пострепалов и достал планшетку.
– Я тут гулял по коридору, – неуверенно начал Ворона. Но Зайцев его перебил:
– Нюшке мешал зал убирать, Я на этот счет строг, а тут просмотрел.
– Ну, я к двери подошел, – продолжал Ворона, – и слышу; «Ж‑ж‑ж‑ж». Попробовал дверь, а она на запоре. Тут я запах учуял. К Зайцеву в кабинет, а у него как раз суббота, тогда – за комендантом. Открыл комнату, а он уже все. И подойти страшно, потому что крючок от тросика у него за воротник зацеплен и искры сыплются, ж‑ж‑ж". Синенькие, маленькие. Тогда комендант свет вырубил, а я крючок снял и стал дыхание делать.
– Товарищ Ворона, – спросил Федор Никанорович. – Какой тросик был снят?
Ворона подбежал к аппарату и показал на укрепленную наверху трубку. К ней через блоки подходили тросики, по которым поступало высокое напряжение.
– Высоко, – сказал Федор Никанорович.
– А я стул взял и зацепил, – сказал Ворона.
– А ну, снимите.
Пострепалов, заполнявший листок дознания, поднял голову:
– Напряжение тут какое было?
– Тут до семидесяти тысяч вольт, – сказал Юрий Васильевич.
– Значит, он умер сразу же, – спросил Федор Никанорович.
– Наверное. Это как молния.
– Закопать его надо в землю! – горячо зашептал Вороне Зайцев.
– Темный человек, – сказал ему Ворона.
– Точно я говорю, в землю. А то в это… в как его?
Юрий Васильевич прислушался к спору и вдруг узнал человека на столе: то был Афанасий Петрович.
– Это Горбунов? – пораженно спросил он и с хрипом втянул в себя воздух.
– Да, – коротко ответил Федор Никанорович, – Горбунов.
– Это он только что защищал, каких‑нибудь несколько часов?..
– Он, он.
Федор Никанорович подошел к столу и долго смотрел на запрокинутую голову. Потом взялся двумя руками за ворот рубахи и с треском разорвал ее до конца. Была в этом движении досада, что вот так непонятно, вдруг, ушел из жизни человек, а жест сам по себе был обидно обыденный: хозяйки так рвут на тряпки старое белье…
– Пиши, – куда‑то в пространство сказал Федор Никанорович, и Пострепалов торопливо достал новый листок бумаги. – Пятого сентября сего года в помещении Рубежанского медицинского института в три часа ночи, – медленно диктовал Федор Никанорович, – мной, главным судебным экспертом области, произведено судебно‑медицинское исследование трупа гражданина Горбунове Афанасия Петровича, двадцати четырех лет. Исследование произведено в присутствии представителя горотдела милиции А. Л. Пострепалова и понятых… Запиши товарищей, потом подпишутся. Да оставь место для предварительных сведений. Так. Теперь наружный осмотр. Исследование проводилось на месте происшествия, поэтому труп в одежде.
Одежда целая, чистая. Ворот пиджака и рубаха со стороны затылка обожжены и прорваны. Окоченение ясно выражено во всех группах мышц. Роговицы глаз прозрачны… В правом кармане, в правом кармане…
Федор Никанорович достал сложенный вчетверо листок бумаги, развернул его.
– Это по твоей части, – сказал он Пострепалову.
– Неужели записка? – спросил тот.
– Да, «прошу в смерти моей никого не винить»…
Федор Никанорович передал листок Пострепалову.
– Текст машинописный, – сказал он с каким‑то облегчением. И подпись на машинке.
– А вскрывать мы его сейчас не будем, – неожиданно сказал Федор Никанорович. – Вечером… – и, обращаясь к одному Пострепалову: – Не могу…
Все вышли из лаборатории и стояли молча, глядя, как Пострепалов опечатывает дверь. Так же молча спустились вниз по лестнице. «Только не трупы… Только бы не трупы» – мысленно повторил Юрий Васильевич свою ежедневную мысль и понял, что сегодня он перешагнул какой‑то рубеж.
На улице Федор Никанорович повернул налево, к Адуну, Юрии Васильевич поплелся за ним следом. Уже занималось утро следующего дня.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Федор Никанорович и Юрий Васильевич пересекли площадь имени Волочаевских дней и уже подходили к лестнице, спускающейся к Адуну, как вдруг показалась странная процессия. Это был взвод моряков‑пограничников во главе с офицером, плотно окруживших скрюченного, тяжело ступающего человека, в котором Юрий Васильевич сразу же узнал мастера Гамюшкина. Один из моряков тянул на тросе складную алюминиевую лодку. Когда процессия поравнялась с ними, Федор Никанорович спросил:
– Что, с охоты, Прокофий Иванович?
– Не с охоты, а на охоту. Ружья сзади несут, – ответил Ганюшкин.
То, что произошло затем, оказалось совсем уж неожиданным. Офицер сделал быстрое движение рукой, будто пытался схватить кого‑то невидимого за шею, и два моряка тут же оказались за спиной Юрия Васильевича и Федора Никаноровича.
– Позвольте, – сказал судебный эксперт, – тут какая‑то ошибка.
– А‑атставнть разговорчики, – приказал ему офицер и, обращаясь к сутуловатому старшине, коротко бросил: – Ашмарин, обыскать!
Юрий Васильевич почувствовал, как чьи‑то, даже через одежду шершавые ладони скользнули по его бокам, ногам, крепко постукали по груди. Потом та же операция была проведена с улыбающимся Федором Никаноровичем.
– Вы ошиблись, товарищ лейтенант, – сказал Федор Никанорович, но тут старшина извлек из заднего кармана eгo брюк небольшой черный пистолет и протянул его лейтенанту.
– Ага! – сказал лейтенант, – отставить улыбочки!
От подъезда старинного кирпичного здания отошла грузовая машина защитного цвета и, развернувшись, остановилась перед лейтенантом. В кузове машины стоял фанерный ящик, в каких обычно развозят хлеб.
– А ну давай, ребята, поможем, – сказал лейтенант, и Юрий Васильевич вдруг почувствовал, что его заталкивают в узкую дверку головой вперед. За ним последовали Ганюшкин и Федор Никанорович. Три или четыре моряка уселись на лавочку против них, и машина тронулась.
– Слушай, Ганюшкин, – начал было Федор Никанорович, но знакомый уже старшина строго сказал:
– Разговорчики! – и шевельнул автоматом.
– Нет, это просто смешно, запихали в какой‑то ящик, – опять начал было Федор Никанорович, подпрыгнув на сиденье, так как машина пошла по булыжной мостовой.
– Ты что, слов не понимаешь, – вновь оборвал старшина. Какие сами, такие и сани. Мало я вас перевозил.