Так мы оказываемся на борту лодки, достаточно вместительной и ходкой, чтобы преодолеть неторопливое течение реки, которую здесь по‑прежнему называют Рекой, без имени. Она памятна нам еще с прошлого посещения.
Сенатор Стил с племянницей Минни, укутанные в одеяла, сидят на корме, не понимая, что случилось. Я не рискнул рассказать им о визите Мердока и о государственном серебре, выгруженном на этой пристани. Очевидно, операция была давно задумана и подготовлена, капитана купили, а пароход вернули в Сильвервилль, чтобы выиграть время, как я и сказал Мердоку. Любопытно, что лодку спускали на воду не матросы, а молчаливые парни в темных коротких куртках и широкополых шляпах.
– Погляди внимательно, – шепнул мне Мартин.
– На что?
– На повязки.
– Какие повязки?
– На рукавах.
Действительно, у каждого из этих людей на рукаве блестела повязка из позументной тесьмы не то золотого, не то серебряного цвета. «Знак принадлежности к партии реставраторов», – сообразил я. В причастности Мердока к экспроприации можно было не сомневаться. Охранников подавили, матросов загнали в кубрик, выскочивших пассажиров – в каюты, а серебро, вероятно, уже начали грузить в обоз, поджидающий на лесной дороге у пристани. Хорошо, что Стил так ни о чем и не догадался, иначе не избежать бы ему стычки с Мердоком. Не вызвал у него подозрений и растерянный шепоток капитана, уверявшего в необходимости вернуть пароход в Сельвервилль, поэтому он сравнительно легко принял наше с Мартином предложение добраться до его поместья на лодке.
– Скоро? – спрашиваю я у него.
Сенатор вглядывается в неясные очертания берега.
– Думаю, через полчаса доберемся до устья… А что все‑таки произошло с пароходом? – возвращается он к мучившему его вопросу. – Капитан твердил какую‑то несуразицу, пассажиры, выбежавшие со мной, тоже ничего не поняли. Какие‑то выстрелы, какая‑то суета. Кто это стрелял?
– Мало ли у вас в Сильвервилле стреляют? – говорю я. Открывать сенатору суть происшедшего пока не следует.
– В Сильвервилле – да, – соглашается он. – В Городе же право на огнестрельное оружие имеет только полиция.
– Когда‑то вы стреляли в полицию, – не без иронии замечает Мартин.
– То была совсем другая полиция. А эта служит народу.
– Вы хотите сказать – государству, – поправляю я. Мне очень хочется полнее раскрыть Стила.
– Государство – это народ и его хозяйство, – заявляет он, как с сенатской трибуны.
– Но ведь народ – неоднородная масса. – Я ищу слова, подходящие для понимания Стила. – Это богатые и бедные, аграрии и мелкие фермеры, заводовладельцы и рабочие, хозяева и слуги. И народным хозяйством управляют, увы, не слуги, а хозяева.
– А как же иначе? – искренне удивляется Стил. – Правда, хозяева бывают разные. Одни больше заботятся о благе народа, другие меньше. У нас в сенате больше Двух третей популисты – защитники народа.
– Но не все же популисты единомышленники? – снова подбираюсь я к главному.
Сенатор не принимает вызов.
– Есть, конечно, горячие головы, их приходится остужать… – нехотя цедит он. – Кстати, за этим мыском и находится устье канала, а там и поместье недалеко, – меняет он тему. И только после нескольких наших гребков добавляет: – По своему состоянию и положению я мог бы вступить в партию «джентльменов». У меня несколько тысяч акров земли, скотоводческое ранчо, молочная ферма и прочные связи с оптовиками. Но я, как и отец, предпочитаю быть популистом.
Но я, как и отец, предпочитаю быть популистом. Народником.
Нет, это был не Стил‑отец, занимавшийся сельским хозяйством вопреки полицейским законам, не Стил‑революционер и подпольщик, а Стил‑землевладелец, Стил‑сенатор, хорошо усвоивший разницу между хозяевами и слугами.
Так мы еще ближе подошли к пониманию современного «рая без памяти».
Когда Стил закончил дела с управляющим, у нас наконец произошел разговор, которого я ожидал.
– А все‑таки потянуло к политике? – спросил я его.
– Потянуло, – согласился Стил. – Сказалась, должно быть, отцовская кровь. Да и здешние фермеры, когда на кантоны новые земли разбили, меня сначала кантональным судьей выбрали, а потом все, как один, – кандидатом в сенат. Так и прошел без соперников. И каждые выборы выдвигали заново, даже если большинство в сенате переходило к «джентльменам».
– Точнее, к правым?
– Пожалуй.
– Значит, вы – левые?
– Мы – центр. Левые не сформировали собственной партии. Пока это – наше левое крыло, обязанное подчиняться решению большинства, хотя по многим вопросам оно и не согласно с нашей политикой.
– По каким же вопросам?
Стил замялся.
– Трудно сказать, не заглядывая в протоколы заседаний сената. Назову главные. Они, например, за снижение пенсионного возраста и за увеличение пенсий, а мы на это не идем – не позволяет бюджет. Они – за национализацию железных дорог, нефтяных и газовых разработок, ну а мы, естественно, не хотим ограничивать инициативу хозяев. Интересам государства она не угрожает.
– А интересам народа?
– Я уже говорил, что государство – это народ и его хозяйство, – упрямо повторил Стил.
Я решил не затевать спор. Еще не время. Спросил примирительно:
– Ваши консерваторы‑«джентльмены», вероятно, не возражали бы против Мердока?
– Возможно.