Эрисса улыбнулась и поцеловала мужа.
– Если вернется, налей ему целый ритон кипрского, чтобы выпил за меня, – сказала она.
Зная, что ее не будет несколько дней, Дагон был особенно пылок этой ночью. Другие женщины никогда не интересовали его. Хотя, наверное, были и такие в чужих портах во время его торговых плаваний, да и она порой в его отсутствие принимала мужчин, но с тех пор, как он отказался от разъездов и занялся посредничеством, они принадлежали только друг другу. Но нынче ее мысли были направлены к горе Атабирис и на четверть века назад.
Она проснулась еще до того, как поднялись рабы. В темноте взяла головню из домашнего очага и зажгла светильник, умылась холодной водой, чувствуя, как кровь начинает бежать быстрее, оделась по‑дорожному и опустилась на колени перед домашним алтарем. Изображение Богини было искусно выполнено самим Дагоном. В неровном свете лампы Госпожа Двойной Секиры, держащая на руках божественного сына, казалась живой, а за спиной ее, в стенной нише, словно бы открывалось окно в Бесконечность.
Помолившись, Эрисса стала собираться в дорогу: надела длинную юбку и вязаную кофту с открытой грудью, обула крепкие сандалии, волосы связала узлом на затылке, прицепила к поясу нож и сумку с припасами. Поела хлеба с сыром, запила чашкой вина с водой. Тихонько, стараясь не разбудить, вошла в комнаты к детям и поцеловала их. Два мальчика и две девочки в возрасте от семнадцати (скоро невеста, о, девственная Бритомартис, тот самый возраст, когда бог избрал ее!) до пухлой трехлетки. И лишь в дороге сообразила, что не попрощалась с мужем.
В синих глубинах запада еще горели несколько звезд, но восток засветлел, засверкала роса, защебетали птицы. Их дом находился на окраине города, недалеко от гавани, так что густые заросли фиговых, гранатовых и оливковых деревьев быстро скрыли из виду всякое жилье.
Когда она выбрала место для дома, Дагон колебался: «Лучше жить в городе, под защитой стен. Год от года растет число пиратов, а здесь нам никто не поможет».
Она грустно засмеялась и сказала твердо и решительно: «После того, что мы пережили, дорогой, нам ли бояться пиратов?»
Диагон был не из робких сухопутных жителей, что идут на поводу у женских желаний, и ей пришлось объяснить: «Мы построим надежный дом и наймем надежных людей, чтобы его защищать. Любое нападение мы сумеем отбить и вызовем дымовым сигналом помощь из города. А для того, чтобы вырастить священных быков, мне нужно много‑много простора вокруг!»
Дом остался позади, она шла по тропе вдоль луга, на котором паслось ее стадо. От травы поднимался пар, одни коровы дремали, к щедрому вымени других неуклюже прильнули телята. И Отец Минотавров был здесь – он стоял под высоким деревом, верхушка которого уже осветилась первыми лучами. Эрисса остановилась на мгновение, залюбовавшись его великолепными рогами. Кожа у быка пятнистая, как травяной ковер в тенистом лесу, мышцы движутся под ней мягко, словно морские волны в штиль. Господи! Ей до боли захотелось исполнить священный танец.
Нельзя. Бог, от которого она зачала Девкалиона, отнял у не право служить танцем Богине, а право обучать танцу молодых у нее отняло само время.
Раб, пасший свиней, почтительно поклонился Эриссе. Она на ходу благословила его, хотя, строго говоря, не имела права этого делать: ведь она была никакая не жрица, а просто мудрая и искушенная в медицине и магии женщина.
Но и мудрой женщине не обойтись без божественной помощи, поэтому Эрисса и решила восстановить здесь, на Малате, некоторые обряды древних культов: ведь она сама в девичестве танцевала с быками для Госпожи и оставалась ей верна даже после того, как ее избрал бог – да, для людей она была чем‑то большим, чем знахарка.
Дагон, например, особенно в первые годы, крепко побаивался ее и считал источником своих торговых удач. Эрисса улыбнулась, вспомнив об этом.
Она уходила все дальше и дальше в глубь острова.
Она уходила все дальше и дальше в глубь острова. И вскоре оказалась в древнем сосновом бору. Здесь, на высоте, под душистыми кронами, уже начинала чувствоваться осенняя прохлада. В полдень Эрисса отдохнула и подкрепилась возле быстрого ручья. Ручей впадал в пруд, и Эрисса могла бы там поймать пару рыбешек и съесть их сырыми, если бы правила алтаря Богини не запрещали ей вредить живому.
Когда стало уже смеркаться, она достигла цели – пещеры на склоне самой высокой горы Малата. Неподалеку отсюда в хижине жила сивилла‑прорицательница. В качестве подношения Эрисса отдала ей подвеску из северного янтаря, в котором застыл навеки жук. Это был весьма дорогой подарок, поэтому сивилла не только помолилась за Эриссу перед всеми тремя богинями, чьи изображения стояли возле входа в пещеру – Бритомартис‑девственницей, Реей‑матерью и Диктинной Помнящей и Провидящей,
– но и провела ее за завесу, к источнику и его Тайне.
В хижине было вдоволь припасов, доставляемых местными жителями. После ужина сивилла собиралась посплетничать с гостьей, но Эрисса была не в настроении. Спать легли рано.
Эрисса снова поднялась засветло и с рассветом была уже на горном склоне.
Здесь, в торжественной тишине и одиночестве, она могла вволю поплакать.
Под ногами круто падали вниз скалы и утесы, темневшие на фоне зеленых сосен, за которыми пестрели поля и сады. Над головой в чистом небе парил одинокий орел, и крылья его отливали золотом в лучах Астериона – Солнца. Прохладный воздух пропитан запахами шалфея и чабреца, легкий ветерок шевелит волосы. Вокруг острова расстилается море – то синее, то зеленое, а вдали и вовсе пурпурное, покрытое клочьями тумана. На северо‑западе, словно белогрудые корабли, возвышаются другие острова и побережье Северной Азии, где видят еще ночные сны, на юге виднеется гора Ида, где был рожден Астерион – на Кефте, любимом и навеки потерянном.
От Кариа‑ти‑йех нет и следа, и никогда не будет.
– Бог Дункан, – молила Эрисса и простирала руки к небу, – когда ты вновь призовешь меня к себе.
И вихрь подхватил ее.
Они стояли на тверди, опаленной солнцем, скалистой, рассеченной ущельями, поросшей редким кустарником. Южный горизонт расплывался в дрожащем нагретом воздухе. На севере пустыня граничила с водами, сиявшими подобно расплавленному металлу в безжалостном свете. В небе кружили стервятники.
Люди увидели друг друга и эту землю. И закричали.
3
В тот момент, когда Рейда подхватило и понесло, все в нем вопило от ужаса: «Нет! Я хочу жить!». Он боролся с пустотой, забившей глаза, уши, легкие. Но пустота была повсюду и нанесла удар. Все вокруг вспыхнуло. Я сплю. У меня бред. Я умер и попал в ад.
Гудел сухой и жаркий ветер, песчинки жалили кожу.
Чьи‑то голоса заглушили его собственный и помогли прийти в себя. Их трое! Желтоволосый мужик в островерхом шлеме и кольчуге, низкорослый всадник в кожаных латах и меховой шапке на испуганном коне, высокая стройная женщина в белой одежде до колен. И Дункан Рейд. Все они стояли и дрожали, отделенные друг от друга 20‑30 футами. Такое же расстояние было до неподвижного предмета.
Это был цилиндр, заканчивающийся конусом, длиной ярдов десять и диаметром в четыре в самой широкой части. Он сиял как медь и был лишен каких‑либо выступающих частей. Впрочем, о форме в точности судить было трудно, так как предмет был окутан радужным сиянием.
Всадник успокоил лошадь, и сразу же сорвал с плеча лук, выхватил стрелу из колчана и приготовился к бою. Светловолосый воин отпрянул и взмахнул топором. Женщина вооружилась ножом из красноватого металла. Рейд пытался пробудиться от этого кошмара. Краешком сознания он заметил, что мышцы его ног напряжены, готовые к бегству.
Но тут отчаянно мечущийся взгляд женщины упал на него. Она издала крик – о нет, не ужаса, а скорее… Бросила нож и кинулась к нему.