Наш князь
никого не порабощает, ничьи земли не забирает. Все остается по-прежнему, только отныне все мелкие племена входят в государство, названное Новой
Русью. Платят налоги, по велению князя выставляют войско.
— И для этого надо брать крепости приступом, убивать князей и старейшин?
— Разве были убиты князья кривичей, полян, рашкинцев? Но мы не могли оставлять у себя в тылу непокорных князей. Им только дай ударить в
спину! Жизнь кровава, но не в племенах, какие встали под руку Олега...
— Были йокорены.
— Пусть были покорены. Но прекратились распри, драки, даже исчезли такие зверские обычаи, как умыкание невест...
Она нахмурилась, умыкание невест осталось только в древлянских племенах. Поляне парувались по согласию родителей, у тиверцев за невесту
давали выкуп, только древляне держались старого Покона.
— Ты не знаешь наших обычаев. Возможно, нашим женщинам это нравится.
— Так ли?
В голосе Ингвара был яд. Сердясь на себя, чувствуя неправоту, она сказала с вызовом:
— Да. Ты не знаешь женщин.
— Так ли? Я знал их сотни.
— Девок, но не настоящих.
В голосе Ингвара насмешка перешла в недоверие, сомнение:
Не знаю. Является чужой, хватает тебя без твоего согласия... вовсе в темноте... накидывает мешок на голову или бросает поперек седла и увозит
в чужое племя. И там ты вынуждена жить о ним, ибо даже не знаешь обратно дороги!
Она возразила, хватаясь за последний довод, стараясь, чтобы голос звучал непреклонно:
— Чтобы это понять, надо быть женщиной!
Она чувствовала его вражду, раздражение. Да, она воспользовалась нечестным приемом. И оба это понимали. Дыхание его приблизилось, внезапно
сильные руки схватили ее, она увидела в лунном свете его хищное лицо. Выступающие высокие и мощные скулы, тяжелые надбровные дуги, злые глаза.
Его губы приблизились, она ударилась о его твердую грудь. Вскрикнуть не успела, его рот накрыл ее губы. Его губы были твердыми, грубыми,
хищными. Он старается унизить ее, поняла она в страхе, оскорбить, втоптать в грязь, потому что иначе не одержать верх, а для мужчины не быть
униженным женщиной важнее, чем победить в бою.
Ингвар в самом деле хотел унизить. Раз уж защищает такие обычаи, то испытай их на своей шкуре. Тем болев от проклятого киевского воеводы,
самого ненавистного для древлян. Но едва грубо впился в ее нежные губы, едва сжал так, что услышал хруст нежных косточек или хрящиков, как
странная волна окатила с головой, затопила, даже пол под ним качнулся, будто внизу уже били тараном.
От ее губ по его телу прокатилось тепло. Он держал ее так крепко, что вжал всю в себя, мягкую и нежную, от нее пахло чисто и беззащитно, губы
были как разогретые на солнце спелые вишни. Она отталкивала его. Упершись в грудь, кулаки ее были твердые, но Ингвар не чувствовал ничего, кроме
странного жара в сердце, во всем теле.
Ольха в первый момент испытала такой ужас, что не могла двигаться. Но когда его хищный рот накрыл ее губы, она отчаянно забарахталась в его
сильных руках, или хотела забарахтаться, потому что от его твердых горячих губ хлынула волна жара, прокатилась по спине, наполнила тело. Ноги
ослабели, а кулаки сами собой разжались, она упиралась в грудь воеводы ладонями. Или держала их у него на груди.
Ингвар с огромным усилием, словно разрывая пудовые цепи, отстранился, дико взглянул в запрокинутое к нему лицо.
Или держала их у него на груди.
Ингвар с огромным усилием, словно разрывая пудовые цепи, отстранился, дико взглянул в запрокинутое к нему лицо. В лунном свете оно было
бледным, глаза темными как лесные озера, а губы распухли и блестели. От нее пахло цветами, а воздух в этой проклятой древлянской долине был
одуряющим.
Не сумев сразу же отодвинуться и уйти, он ощутил, как его руки, словно сами по себе, привлекли ее снова. Он наклонился и опять накрыл губами
ее рот. На этот раз нежно, бережно, сам удивляясь себе и страшась повредить ее, такую хрупкую и нежную. Одной рукой он придерживал ей голову,
словно ребенка при купании, его пальцы задели ленты, и водопад волос рухнул на ее плечи, накрыл другую руку, которой прижимал ее к себе за
талию.
Спаси меня боги, мелькнуло у него в голове паническое. Олег меня убьет, швырнет живьем в яму с голодными псами. Я все испортил в самом
начале. Древлян можно было бы взять без крови, а сейчас на ее крик сбегутся стражи, начнется резня, безоружных дружинников перебьют прямо в
постелях!
Ольха застыла, страшась шевельнуться. Ноги подкашивались, в теле была такая приятная слабость, даже истома, словно плавала в теплой воде
родного лесного озера. Сердце стучало часто, жар опускался в низ живота, ноги слабели еще больше. Он держал ее крепко, держал насильно, против
ее воли, но она чувствовала, что ее некогда сильная воля испарилась, как капля росы в огне.
Ингвар сам горел в атом огне, который прижимал к своей широкой груди. Ее губы стали еще слаще и нежнее, он чувствовал ее упругую грудь, все
ее теплое податливое тело. Она была как воск в его горячих ладонях, что с готовностью принимает ту форму, которую возжелают руки.
От земли шли пряные запахи. Воздух был теплый, насыщенный ароматами душистого сена, клевера. Голова Ольхи кружилась все сильнее, тело
слабело. С последней искоркой воли она заставила себя ощутить собственные руки, уперлась Ингвару в грудь.
Ингвар уже не Ингвар, а что-то другое, пожирал ее запах, ее теплоту, ее сладость и нежность, но когда ощутил ее ладони, что ыслабо
отталкивали. Принудил себя опомниться, вынырнуть на /поверхность. Он стоял на сторожевой башне древлянской крепости и держал в объятиях злейшего
врага объединения Новой Руси. А внизу справа и слева дожидались ее возвращения стражи крепости. А он был дурак и преступник.
Медленно освобождая ее из объятий, он судорожно пытался отыскать какие-то спасительные слова, но на языке вертелось такое, что лучше молчать
вовсе.
Ольха отстранилась наконец, ее темные без зрачков глаза обыскивали его угловатое лицо с горящими глазами. Ингвар отыскал свой голос,
проговорил неуклюже:
— Как видишь, княгиня... это нехорошо, когда умыкают.
Она взглянула дико, повернулась и пропала в тени. Ингвар слышал лишь частый скрип ступенек. Наконец затихло, вдали послышался мужской голос,
затем голос древлянской княгини.
Ингвар замер, чувствуя свое полнейшее бессилие. Сейчас самое время выместить ненависть к людям киевского князя.
Он стоял, прислонившись к столбу, ждал. Ночь была тихая, теплая, над головой шелестели огромные, как совы, летучие мыши. Не дождавшись
тревоги, потащил свое тело, из которого словно вынули все кости, вниз с башни. Во всем теле была слабость, а мысли серыми и мертвыми.
Только одно было живым: воспоминание о ее сладких податливых губах, ее запах. А пальцы подрагивали, все еще чувствуя ее нежное тело.
Почему он полагал, что она сплошь из тугих мускулов?
Утром воины древлян бродили с угрюмыми злыми лицами.