Понимаешь, не до того мне было после убийства. Так всё и началось.
– Я лично, – сказал Призрак с неуместной значительностью, – я лично считаю, что мне место здесь, а тебе – там. Такое мое мнение.
– Ты, наверно, тут и будешь, – отвечал Дух. – Ты только не думай, где кому место.
– Погляди на меня! – Призрак ударил себя в грудь (но звука не было), – погляди на меня. Я человек порядочный. Конечно, недостатки у меня были, у кого их нет, но я жил честно. Такой уж я человек. Чужого не просил. Хотел выпить – платил деньги, хотел заработать – вкалывал. Да. Я человек такой.
– Сейчас бы лучше на этом не настаивать.
– Это кто настаивает? Я что, спорю? Я тебе просто и ясно говорю, какой я человек. Мне чужого не нужно, своего требую. Думаешь, ты лучше меня, если разрядился, как на ярмарку (да, у меня вы так не ходили!), а я человек бедный? Нечего! У меня такие же самые права, как у тебя.
– Ну, что ты! У меня нет никаких прав. Если бы мне дали то, что мне по праву следует, я бы здесь не был. И тебе не дадут. Будет гораздо лучше. Ты не бойся.
– Я и говорю. Мне не дали того, что мне по праву следует. А я человек порядочный, делал, что мог, зла не творил. Нет, вы мне скажите, почему надо мной распоряжается какой-то убийца?
– Я не распоряжаюсь. Ты только пойди со мной, и всё будет хорошо.
– Чего ты пристал? Я милостыни не прошу.
– А ты попроси. Попроси милости. Тут можно только просить, купить ничего нельзя.
– А тебе того и надо! Ясное дело. Тут у вас принимают всяких убийц, если они расхныкаются. Что же, вам виднее. А мне это не годится, понятно? Мне милостыня не нужна. Я жил, как надо.
Дух покачал головой.
– У тебя ничего не выйдет, – сказал он. – Ты не сможешь ступать по траве, ноги не окрепнут. Мы и до гор не дойдем. Да ты и вообще неправ.
– Это в чем же? – мрачно спросил Призрак.
– Ты не жил, как надо, и не делал всё, что мог. Никто из нас не делал.
– Вот это да! – возмутился Призрак. – Ты мнеобъясняешь, как надо жить!
– Конечно. Стоит ли разбираться?! Лучше я тебе вот что скажу: когда я убил бедного Джека, это было не самое худшее. Я себя не помнил, и всё кончилось в одну минуту. А тебя я убивал годами. Я лежал по ночам и думал, что бы я с тобой сделал, если бы мог. Потому меня к тебе и послали – чтобы я просил у тебя прощения и служил тебе, пока тебе нужно. Из всех, кто у тебя работал, я самый худший. Но все мы так чувствовали. Понимаешь, нам нелегко приходилось. И жене твоей, и детям...
– Тебе-то что? – прервал его Призрак. – Это дела частные, понятно?
– Частных дел нет, – сказал Дух.
– И вот еще что, – продолжал Призрак, – иди-ка ты отсюда. Не лезь ко мне, понятно? Я, конечно, человек маленький, но убийцы мне не компания. Нелегко вам было, да? Вернулся бы ты ко мне, я бы тебе показал, как работают!
– Покажи сейчас, – сказал Дух. – Идти к горам весело, но это и труд немалый.
– Ты что, думаешь, я с тобой пойду?
– Не отказывайся. Одному тебе не дойти. А меня к тебе послали.
– Ясно... – горько проговорил Призрак, но в голосе его звучало торжество. – Чего от вас и ждать? Вы все тут в сговоре. Не пойду, так и передай. Если я им без тебя плох, и не надо. Я своего требую , понятно? Нечего мне няньку подсовывать. – Он просто радовался, что может угрожать. – Вернусь домой. Я вам не собака. Домой пойду, понятно? А ну вас всех.
..
И он направился к автобусу, что-то ворча и пошатываясь от боли. Ноги его не привыкли к алмазной траве.
Минуту-другую под кедрами стояла тишина, потом послышались какие-то глухие звуки. Два льва, мягко ступая, вышли на поляну, взглянули друг на друга, встали на задние лапы, словно геральдические львы, и стали играть. Гривы у них были мокрые – наверно, они выкупались в реке, шумевшей неподалеку. Я испугался и пошел посмотреть, где же она. Река оказалась за стеною цветущих кустов, стоявших у самой воды. Текла она тише Темзы, но быстро, как горный поток. Там, где отражались деревья, вода была бледно-розовая, и сквозь нее виднелись все камешки на дне. Еще один дух беседовал с еще одним призраком, – тем, кто так культурно выговаривал слова и носил гетры.
– Дорогой мой! – воскликнул Призрак. – Как я тебе рад!
Дух, стоявший перед ним, сверкал нестерпимой белизной.
– Вчера я виделся с твоим несчастным отцом, – продолжал Призрак. – Мы всё гадали, где же ты.
– Ты его не привез? – спросил Дух.
– Н-нет. Он живет далеко от остановки... и, честно говоря, он стал немного странным. Трудным, я бы сказал. Не тот, не тот... Сам знаешь, силой он не отличался. Помнишь, когда мы с тобой начинали беседу, он уходил спать. Ах, Дик, никогда не забуду наших бесед! Правда, к концу жизни ты стал... как бы это выразить... узким. Надеюсь, твои взгляды с тех пор изменились.
– В каком смысле?
– Ну, сам видишь, ты был неправ. Ты верил в настоящие, буквальные, так сказать, небо и ад.
– Чем же я неправ?
– Я понимаю, в духовном плане всё так. Я и сейчас в них верю. И сейчас, так сказать, взыскую Царствия. Но все эти суеверия, мифы...
– Прости, а где же ты был, по-твоему?
– А, вон оно что! Ты хочешь сказать, что серый город, где с минуты на минуту рассветет – это, в сущности, Небо. Прекрасная мысль!..
– Ничего я не хочу сказать. Неужели ты не знаешь, где ты был?
– Сейчас, когда мы об этом заговорили, я припоминаю, что мы никак не называли этот город. А вы его как называете?
– Адом.
– Ну, зачем же так грубо!.. Быть может, в твоем смысле слова, я не очень правоверен. Но о некоторых вещах я привык говорить почтительно.
– Это об аде почтительно говорить? Я не шучу. Ты был в преисподней. Но если ты останешься здесь, можешь называть ее чистилищем.
– Прекрасно, дорогой, прекрасно! Ты всё тот же. А не скажешь ли ты мне, за что я попал в ад? Не бойся, я не обижусь.
– Как за что? За то, что ты отступник.
– Ты это серьезно?
– Совершенно серьезно.
– Признаюсь, не ожидал! Неужели ты и впрямь считаешь, что людей карают за их взгляды, даже если мы допустим, для пользы рассуждения, что взгляды эти ошибочны?
– Неужели ты и впрямь считаешь, что нет грехов разума?
– Есть, как не быть. Суеверие, отсталость, умственный застой... Но честно исповедовать свои взгляды – не грех.
– Да, я помню, мы так говорили. Я сам так говорил, пока не стал узким. Тут всё дело в том, честно ли ты исповедовал эти взгляды.
– Я? Не то, что честно – смело! Я не боялся ничего. Когда разум, данный мне Богом, не мог больше соглашаться с доктриной Воскресения, я открыто от нее отрекся. Я сказал мою прославленную проповедь. Я рисковал всем.
– Чем ты рисковал? Что из этого могло выйти, кроме того, что и вышло? Ты прославился, книги твои раскупили, тебя приглашали повсюду, ты стал епископом...
– Дик, ты ли это! На что ты намекаешь?
– Я не намекаю. Понимаешь, я знаю. Давай говорить прямо. Мы не дошли честно до наших взглядов.