Просыпается, значит, мой дружок-то, а из спины его уже целая борода корней в землю уходит, будто это он сам пророс. Три часа еще корчился, все помочь просил, но никто, конечно, не захотел связываться. А ему все одно помирать. Через день и следа не осталось, так, куча тряпья. Так что пуганый я, и ты, начальник, запугать меня не надейся.
Да, вот так вот мы и жили. То замираешь на полчаса, пока шиповник не отползет подальше, то хлебалом землю роешь, если споровик поблизости рванул, то бежишь сломя голову, когда шебуршать начинает, то крадешься по-звериному, когда нечисть почуешь, то на бородавку наступишь и месяц потом хромаешь, то в шипучке обваришься. В общем, везло. Жутко везло. То там отскочишь, то здесь рокового шага не сделаешь. Три года везло, целых три года. А впереди еще шесть, если через стукача новый срок не намотают. Вот, бывало, и призадумаешься, что не может же такого быть, чтобы еще шесть лет вот так везло, что окончится когда-нибудь твое везение. И страшно же временами становилось... А чем ближе конец срока, тем страшнее. Ну как, думаешь, дотянешь-таки до конца, а потом авария какая с транспортом случится, или, там, под машину попадешь, или болезнью какой заразишься. Ну не можешь просто поверить, чтобы тебя вот так вот запросто оттуда выпустили. Это же не тюрьма, это же лагерь. Я в тюрьме эниарской три раза сидел - ну я говорил уже. Так тюрьма - все равно что курорт. И опять же - ни разу не встречал я человека, из лагерей вернувшегося. Знал, что есть такие - но не встречал. Ну это понятно - мало кто возвращается. Слишком много народа на глазах моих загнулось. В одном нашем лагере по три-четыре человека в день, на пять-то тысяч. Вот и посчитай, каковы шансы девять лет продержаться. Так что понятно, почему почти никто на свободу не выходит. А вдруг, думаешь, вообще не выходит никто? Ну то есть совсем никто из лагерей живым не возвращается? Вдруг все это блеф один, насчет свободы-то?
И тогда уже не ждешь, чтобы срок закончился. Тогда уже не торопишь время-то.
Охрана как жила? Так эти сволочи в башне же все время сидели, они наружу, почитай, никогда не вылезали. Наверху площадка вертолетная, вокруг колючка под напряжением - ну прямо будто они в лагере заключенные, а не мы. У нас - полная свобода, иди куда хочешь. Только знаешь, что не выбраться все равно - вот и ютишься в куче вокруг башни. А охранники - они же не нас стерегли, они же за небом следили. Чтобы, значит, никто на вертолете не прилетел да не вывез кого из заключенных. А стерег-то нас сам лес. Были, правда, психи, которые уходили, но не знаю я ни одного случая, чтобы хоть одному выбраться удалось. До Города пять тысяч миль, это поопаснее, чем десять лет в лагере проторчать. Да и как в Городе после леса покажешься? Не тот у лагерника вид, сразу заметут. Вы вот и то сразу во мне заключенного распознали, хоть и переоделся я, вроде бы, и киселем от меня теперь не несет.
А что, правда это, будто на Эниаре никто не уцелел? Даже в убежищах? Ну немудрено, раз там целая эскадра поработала. Мне, выходит, повезло даже. Выходит, если бы не арестовали меня тогда, нам бы с вами, начальник, не пришлось разговаривать. Никогда не знаешь, где подфартит. Правда, не пожадничай я в свое время, жил бы сейчас в Метрополии и горя не знал пожалел восемь тысяч монет за паспорт отдать. Но, может, это тоже к лучшему - а ну как вы и Метрополию вскорости захватите, а?
А здесь многие уцелели? Что? Нет, правда? Ну здорово! Ну и везет же мне, ей-богу! Хотя, скажу вам честно, многие могли просто затаиться. Меня же, к примеру, вы совсем случайно замели. И чего вы на этой базе потеряли, спрашивается? Ведь не обшариваете же вы всю планету, в самом-то деле именно туда заявились, где мы с этим типом укрылись. Так я еще раз повторяю: я лично к нему никакого отношения не имею, знать его не знаю, да и не хочу знать, говоря по чести.
И какое же будущее вы мне, начальник, готовите? Не-ет, так у нас с вами не пойдет. Я тут вам все по-честному выкладываю, а вы все свое твердите: разберемся да разберемся.
Я тут вам все по-честному выкладываю, а вы все свое твердите: разберемся да разберемся. Это не разговор. Может, вы меня выслушаете да и через шлюз наружу? Откуда мне ваши порядки знать? Мне, знаете, нужны какие-то гарантии. Пока вам интересно услышать, почему да как я уцелел, да что здесь такое творилось, моя безопасность некоторым образом гарантируется. Но вот расскажу я вам все - а дальше что? Чуете разницу? И не надо мне заливать про гуманизм. Слышал. Это когда мне судья девять лет лагерей припаял вместо вышки, тоже про гуманизм говорили. С детства про гуманизм этот слышу, тошнит уже. Все вокруг гуманисты, а если с голоду подыхаешь, никто гроша ломаного не даст, пока за горло не возьмешь.
А впрочем, ладно, расскажу. Чего мне терять? Тем более, я ведь не только про здешние события рассказать могу. Я ведь многое знаю, начальник, у меня ведь в самой Метрополии знакомцы есть. Так что не думайте, что я так уж прост. Майк Хармел - человек известный. В узких кругах, конечно, но широко известный. Так что слушайте для начала, что тут у нас, в лесу, значит, творилось. А там посмотрим, как вы себя поведете, там, может, и еще кое-что вам рассказать захочу.
Я с того утра начну, когда, собственно, все и началось. С утра-то все как обычно было. Встали, правда, рано, потому что жрать очень хотелось. Ведь никто, кроме разве что идиотов последних, в темноте в лес-то не пойдет, а работать пришлось допоздна, вот и легли не жрамши. И то сказать, что идиотам иногда как раз счастье и выпадает - это я про тех, кто ночью в лес ходит. Знал я одного, так он дважды ходил - и ничего. Жрал он больно много, и все ему не хватало, а сам худой, как мумия. Так он и стал мумией, как в третий-то раз ночью за киселем отправился и на дерево-присоску напоролся. Мы его через месяц, как присоски усохли, оторвали да и загнали охранникам: на Эниаре за такую мумию хорошую деньгу зашибить можно. Это ж обычное дело - какого-нибудь фраера на присоску толкнуть, а потом сменять мумию на выпивку или еще чего. Только следить надо, чтобы его из-под носа не увели, охотников чужим попользоваться в лагере завсегда хватает.
А то, бывает, дуракам еще почище везет. Один, в прошлом году это было, в желудок на глазах у всех угодил. Его уж там мять начало, а он как-то взял да и выпрыгнул. Бывает же такое. Отрубился, правда, дня через два, кости же ему все переломало, да и кровью изошел, но все равно здорово повезло дураку.
В то утро Жеваный в нашей бригаде дежурным был. Я когда проснулся, он уже жбан с киселем на костер поставил и корягой своей там его помешивал, по самый локоть корягу в кисель-то запустил. Вылез я из шалаша, смотрю на него и удивляюсь - чего это он такой притрушенный? Он и так-то малохольным был, недаром же его Жеваным прозвали, но тут он мне прямо не похожим на себя показался, честное слово. Потом чую: чем-то поганым понесло. Нюхнул и дошло - боится Жеваный, что мы ему накостыляем. И было за что: уж больно вонючего киселя припер, страх просто. В двадцати шагах от жбана дышать нечем было. Вы вот, начальник, кисель наш хлебали хотя бы раз? Не знаете, небось, каков он из себя? Слышали только - ну это совсем другое дело. Да предложите вы мне в свое время на Эниаре ну хоть тысячу монет за то, чтобы я тарелку киселя выжрал - я вас знаете куда бы послал? Еще бы дешево отделались, я человек нервный, мог бы и по харе тарелкой этой съездить. И за десять тысяч не стал бы я кисель хлебать. Да вы что, начальник, кто бы мне за это сто тысяч предложил? Покажите, где такие кретины водятся.
Все наши постепенно от этой вонищи стали просыпаться да из шалаша выкатываться. Как вдохнут хорошенько, так и отбегают скорее подальше в сторону, глаз даже не продрав как следует. Только Брюхач, ленивый самый, в шалаше остался, и оттуда всех материть начал: у кого, дескать слизнявка опять завелась, кто, дескать, всех нас удушить задумал? Сам, зараза, три раза по глупости слизнявку из леса приносил, я и то раз из-за него переболел, а туда же, матерится.
Стоим мы, значит, злые, невыспавшиеся, голодные, и ругаемся.