Вряд ли наших работников обрадовало бы известие, что Опера действует на людей, как мухомор на мух.
Вынув из кармана конверт, Зальцелла положил его на стол.
– Призрак любит оставлять небольшие сообщения, – сказал он. – Вот это было на органе. Первым послание прочел маляр, и… с ним едва не приключился несчастный случай.
Бадья понюхал конверт. Бумага отдавала скипидаром.
Внутри оказался фирменный бланк Оперы, а на листке каллиграфическим почерком было написано:
«Ахахахахаха! Ахахахахаха! Ахахахихаха!
БЕРЕГИТЕСЬ!!!!!
Искренне Ваш
Призрак Оперы»
– Каким же человеком надо быть, – терпеливо продолжал Зальцелла, – чтобы отправлять письмом свой маниакальный хохот? Я не говорю уже об этих восклицательных знаках. Вы обратили внимание? Целых пять штук! Верный признак, что написавший это послание вместо шляпы носит подштанники. Впрочем, Опера еще и не такое с людьми творит. Послушайте, давайте, по крайней мере, обыщем здание. Подвалы тут те еще. Но на лодке мы вполне…
– На лодке?В подвалах?
– О! Так о подвалах вам тоже не рассказывали?
Бадья улыбнулся радостной, полубезумной улыбкой человека, который и сам уже приближался к состоянию двойных восклицательных знаков.
– Нет, – покачал головой он. – О подвалах мне тоже не сообщили. Предыдущие владельцы все наши встречи только и делали, что не рассказывали мне о загадочном убийце и о том, что люди здесь мрут как мухи. И никаких подозрительных фраз типа: «О, кстати, в последнее время в Опере участились смертельные случаи, а еще в подвалах повысился уровень влажности…»
– Там настоящий потоп.
– Замечательно! – отозвался Бадья. – И чем их затопило? Кровью?
– А вы разве не осматривали помещения?
– Предыдущие владельцы сказали, что подвалы в отличном состоянии!
– И вы поверили?
– Ну, после всего того шампанского, что мы вместе выпили…
Зальцелла вздохнул.
Бадья воспринял этот вздох как личное оскорбление.
– Я, между прочим, весьма горжусь своей способностью распознавать характер человека с первой же встречи, – уведомил он. – Загляни человеку в глаза и крепко пожми ему руку – и сразу будешь все о нем знать.
– Воистину так, – согласился Зальцелла.
– О, проклятье… Послезавтра сюда прибудет сеньор Энрико Базилика. Как ты думаешь, ему тоже грозит какая-нибудь опасность?
– Ну, если и грозит, то небольшая. Максимум перережут глотку, делов-то…
– Как-как ты сказал? Глотку? Но с чего ты это взял?
– Просто выдвинул предположение. Однако есть и другие варианты развития событий.
– Так что же мне делать? Закрыть заведение? Насколько я понял, вряд ли мне удастся сделать деньги на этом похоронном бюро. И почему никто не сообщил о происходящем Городской Страже?
– Это лишь усугубило бы положение, – покачал головой Зальцелла. – Сюда ворвались бы здоровущие тролли в ржавых доспехах, они бы топали повсюду, всем лезли под руку и задавали глупые вопросы. Нет, только троллей нам в Опере не хватало. Это стало бы последней каплей.
Бадья сглотнул.
– Ты прав, этого мы допустить не можем, – произнес он. – Все и так на нервах. Нельзя допускать, чтобы люди… окончательно были на нервах.
Зальцелла откинулся на спинку стула и, такое впечатление, немного расслабился.
– На нервах? Господин Бадья, – улыбнулся он, – это опера.Здесь на нервах всеи всегда.Вы когда-нибудь слышали о кривой катастрофичности?
Нечаст Бадья напряг все свои умственные способности.
– Ну, насколько мне известно, на пути к Щеботану есть место, где дорога ужасным образом изгибается…
– Кривая катастрофичности, господин Бадья, – это именно та кривая, по которой движется оперная жизнь.
И опера удается благодаря тому, что невероятное множество вещей чудесным образом не случается.Опера живет на ненависти, любви и нервах. И так все время. Это не сыр, господин Бадья. Это опера. Если вам хотелось спокойного времяпрепровождения, лучше бы вы не покупали Оперу, а приобрели что-нибудь более мирное, спокойное, навроде стоматологического кабинета для крокодилов.
Нянюшка Ягг любила вести активный образ жизни, поэтому заставить ее скучать ничего не стоило. Зато и развеселить ее никакого труда не составляло.
– Интересный способ путешествовать… – заметила она. – Знакомишься с новыми местами.
– Ага, – ответила матушка. – Примерно каждые пять миль ты с ними и знакомишься.
– Правда, иногда бывает скучновато.
– По-моему, эти клячи еле плетутся.
К данному моменту в дилижансе не осталось никого, кроме ведьм и огромного толстяка, что продолжал храпеть под своим платком. Все остальные предпочли присоединиться к путешествующим на крыше.
Главной причиной этого стал Грибо. Руководствуясь безошибочным кошачьим инстинктом выбирать людей, которые терпеть не могут кошек, он тяжело прыгал на чьи-нибудь колени и устраивал путешествующему веселую жизнь типа: «Ура-ура, молодой масса вернулся на плантации!» Таким способом он приводил свою жертву в состояние безропотной покорности, а потом засыпал, с когтями не настолько глубоко запущенными в кожу, чтобы пошла кровь, но достаточно, чтобы жертва понимала: вздумай она вздохнуть или пошевелиться – и эта кровь немедленно прольется. После чего, убедившись, что человек полностью смирился с ситуацией, Грибо начинал вонять.
Откуда исходил запах, было совершенно непонятно. Во всяком случае, не из какого-либо видимого отверстия. Просто минут через пять кошачьего «сна» воздух над Грибо насыщался всепроникающим ароматом унавоженных ковров.
В данный момент нянюшкин кот обрабатывал толстяка. Однако ничего не получалось. Первый раз в жизни Грибо нашел брюхо, слишком большое даже для него. Кроме того, от беспрерывных волнообразных подъемов и спусков его уже начинало подташнивать.
Раскаты храпа сотрясали дилижанс.
– Да, не хотела бы я оказаться между ними его пудингом, – заметила нянюшка Ягг.
Матушка смотрела в окно. По крайней мере, матушкино лицо было обращено в ту сторону, тогда как глаза ее сосредоточились на бесконечности.
– Гита?
– Что, Эсме?
– Можно задать тебе один вопрос?
– Обычно ты не спрашиваешь моего разрешения, – удивилась нянюшка.
– Тебя не удручает, что люди не умеют думать как следует?
«О-хо-хо, – подумала нянюшка. – Похоже, я вовремя выдернула ее из привычной среды обитания. Да здравствует литература».
– Ты это о чем?
– О том, что люди постоянно отвлекаются.
– Честно говоря, Эсме, не могу сказать, что когда-либо всерьез задумывалась над этим.
– Например… ну, например, если бы я спросила тебя: Гита Ягг, вот представь, в твоем доме пожар, какую вещь первым делом ты кинешься спасать из огня?
Нянюшка закусила губу.
– Это что, ну, как его, один из личностёвых вопросов-ловушек?
– Именно.
– То есть из моего ответа ты хочешь узнать, что я за человек…
– Гита Ягг, я знаю тебя всю свою жизнь и знаютебя как облупленную. Твои ответы меня не особо интересуют. Но все же ответь.
– Пожалуй, я бросилась бы спасать Грибо.
Матушка кивнула.
– Потому что это показывает, какая я добрая, заботливая и вся из себя ответственная, – продолжала нянюшка.
– Вовсе нет, – отрезала матушка. – Это как раз показывает, что ты относишься к людям, которые стараются дать наиболее правильный, положительный ответ.