— Но ведь сейчас-то не ночь, — сказала Джинджер. — Еще только утро.
Достабль вытаращился на нее. Разинул, захлопнул и снова открыл рот.
— Солл! — крикнул он.
— Мы не можем делать клик ночью, дядя, — поспешно сказал Солл. — Демоны ничего не увидят. Может, поставим перед началом сцены карточку «Ночь» и…
— Это уже не магия движущихся картинок! — осадил его Достабль. — Это просто полусырая стряпня!
— Извините, — сказал Виктор. — Прошу прощения, что вмешиваюсь, но ведь это не имеет значения — разве демоны не могут нарисовать черное небо и звезды на нем?
Все на миг остолбенели. Достабль оглянулся на Бригадира.
— Не выйдет, — сказал тот. — Они то, что видят, нарисовать толком не могут, обязательно что-нибудь перепутают. Представляю, как они изобразят то, чего не видят…
Достабль почесал нос:
— Я, пожалуй, готов с ними договориться.
Рукоятор пожал плечами:
— Ты не понял, господин Достабль. На что им деньги? Они их просто съедят. Стоит только приказать им рисовать то, чего здесь нет, и ждите…
— А может, представим все так, что дело происходит в полнолуние? И светит ну очень полная луна? — предложила Джинджер.
— Хорошо придумано, — сказал Достабль. — Мы поставим карточку, на которой Виктор говорит Джинджер: «Какая яркая сегодня луна, бвана!»
— Давайте попробуем, — дипломатично ответил Солл.
Наступил полдень. Голывудский холм млел под солнцем, что обсосанный желтый леденец. Рукояторы вращали ручки, взад и вперед с восторженным рвением носилась толпа статистов. Достабль клял всех по очереди. Была снята первая в истории Кинематографии картинка, где три гнома, четыре человека, два тролля и одна собака едут на одном верблюде, причем все до одного в ужасе кричат, чтобы он остановился.
Виктора подвели к верблюду познакомиться. Тот обмахивался длинными ресницами и медленно пережевывал нечто, похожее на мыло. При этом он лежал, подобрав под себя колени, и всем своим видом показывал, что рабочее утро у него выдалось очень долгое и что он не из тех верблюдов, которые позволяют человеку садиться им на голову. На сей момент он успел лягнуть уже троих.
— Как его зовут? — опасливо спросил Виктор.
— Мы зовем его Злобный Сукин Сын, — сказал недавно назначенный вице-президент по отношениям с верблюдами.
— Что-то не похоже на верблюжье имя.
— Для этого верблюда имя самое подходящее, — заверил его погонщик.
— А что плохого в том, чтобы быть сукиным сыном? — включился в разговор некто третий. — Я сам сукин сын. Мой отец был сукин сын. Понятно тебе, ты, козел в засаленной ночной рубашке?
Погонщик нервно ухмыльнулся, взглянул на Виктора, повертелся на месте. За ними никого не было. Он глянул вниз.
— Гав, — сказал Гаспод и помахал огрызком хвоста.
— Ты сейчас не слышал, кто-то там что-то сказал? — настороженно спросил погонщик у Виктора.
— Нет, — ответил Виктор. Нагнувшись вплотную к верблюжьему уху, он прошептал — на случай, если данная особь могла отличаться особой, голывудской жилкой: — Слушай, я — друг, договорились?
Злобный Сукин Сын дернул плотным, как ковер, ухом
.
— А как на нем ездят? — спросил Виктор.
— Когда хочешь, чтобы он шел вперед, обругай его и стукни палкой, а когда захочешь, чтобы он остановился, обругай его и стукни палкой со всего размаху.
— А что делать, когда хочешь, чтобы он повернул?
— Ну-у, это уже из Учебника Второго Уровня. Лучше всего слезть и повернуть его вручную.
— Приготовиться! — рявкнул Достабль в мегафон. — Итак, подъезжаешь к палатке, соскакиваешь с верблюда, сражаешься с огромными евнухами, врываешься в палатку, выволакиваешь девушку, вскакиваешь на верблюда и уносишься прочь. Понял? Справишься?
— Что еще за огромные евнухи? — спросил Виктор.
Один из огромных евнухов застенчиво поднял руку.
— Это я, Морри, — сказал он.
— А, привет, Морри.
— Привет, Вик.
— И я, Утес, — сказал второй огромный евнух.
— Привет, Утес.
— Здорово, Вик.
— Все по местам, — приказал Достабль. — Что тебе, Утес?
— Э-э, я тут думал, господин Достабль… Какова моя мотивация в этой сцене?
— Чего? Мотивация?
— Да. Э-э. Мне это очень нужно, чтобы, э-э…
— А как тебе такая мотивация: не сделаешь то, что нужно, — уволю?
— Идет, господин Достабль, — ухмыльнулся Утес.
— Так, — сказал Достабль. — Все готовы… крути!
Злобный Сукин Сын неловко развернулся и, взбрыкнув ногами под непонятным верблюжьим углом, припустил вперед замысловатой рысью.
Ручка крутилась…
Воздух сверкал.
И тут Виктор проснулся. Ему казалось в тот миг, что он медленно выплывает из некоего розового облака или, быть может, из прекрасного сновидения; вытесняемое светом дня, оно покидает твое сознание, оставляя тебе жгучее чувство утраты, когда безотчетно знаешь — как бы ни было прекрасно то, что готовит тебе день грядущий, ничто не может сравниться с безвозвратно утекающим сновидением.
Виктор закрыл и открыл глаза. Образы стали блекнуть, потом исчезли. Все мускулы болели, словно он и в самом деле недавно натрудил их.
— Что случилось? — невнятно спросил он.
Потом опустил глаза.
— Вот это да.
Вместо верблюжьей шеи его глазам предстала едва прикрытая девичья попка. Так, подумал Виктор, мои дела явно идут на поправку.
— Почему, — спросила ледяным тоном Джинджер, — я лежу на верблюде?
— Понятия не имею. А у тебя были другие планы?
Она соскользнула на песок и попыталась поправить свой наряд.
В эту минуту оба заметили, что окружены зрителями.
Здесь был Достабль. Здесь был племянник Достабля. Здесь был рукоятор. Здесь были статисты. Здесь были разнообразные вице-президенты и другие чины, вызванные к жизни самим фактом сотворения движущихся картинок. Здесь был Чудо-Пес Гаспод.
И у каждого, кроме пса, хихикающего себе втихомолку, был разинут рот.
Рукоятор продолжал машинально крутить ручку. Потом уставился на собственную руку так, словно уличил ее в чем-то неприличном, и остановился.
Достабль тем временем успел совладать с собственным трансом.
— Ух ты! — сказал он. — Вот канальство! Ну и дела!
— Магия,— выдохнул Солл. — Чистая магия.
Достабль пихнул рукоятора в бок:
— Все успел снять?
— Снять что?! — в один голос спросили Джинджер и Виктор.
И вот тогда Виктор увидел сидящего на песке Морри. В руке тролля зияла внушительного вида дыра. Утес пытался зашпаклевать ее чем-то. Поймав взгляд Виктора, Морри состроил жалостливую гримаску.
— Ты чего? Думаешь, стал Коэном-Варваром, да?
— Во-во, — сказал Утес. — Как это называется — так называть его, как ты его называл? А если ты и дальше будешь так своей железкой размахивать, мы потребуем надбавку по доллару в день — «на восстановление отколотых частей тела».
Виктор оглядел меч. На лезвии образовались несколько зазубрин, но он, хоть убей, не мог представить себе, откуда они взялись.
— Послушайте, — заговорил он в полном отчаянии. — Я действительно ничего не понимаю. Я никого никак не называл. Рисовать уже начали?
— Я сижу спокойно, вдруг что-то происходит, а в следующую секунду я уже лежу, уткнувшись носом в верблюжью шкуру, — раздраженно сказала Джинджер. — Имею я право знать, в чем тут дело?
Но их, по-видимому, никто не слушал.
— Ну почему мы не можем найти способ получить звук? — вопрошал Достабль. — Представляете, какой был бы обалденный диалог! Сам я ни слова не понял, но что-что, а хороший диалог от плохого я отличить могу.
— Попугаи, — ровным голосом произнес рукоятор. — Обычный зеленый очудноземский попугайчик. Поразительная птица. Объем памяти — как у слона. Наберите несколько десятков штук разного размера — и у вас будет полный голосовой…
Это положило начало обстоятельной технической дискуссии.
Виктор соскользнул со спины верблюда, нырнул под его шею и снизу вверх заглянул в лицо Джинджер.
— Слушай, — со всей возможной убедительностью заговорил он. — Это все та же история! Только в этот раз все было намного мощнее. Как во сне. Рукоятор повернул ручку, и мы точно уснули.
— Да, но что именно мы делали? — спросила она.
— Ты вот что делал, — повернулся Утес к Виктору. — Пригнал верблюда к палатке, спрыгнул с верблюда и давай мечом крутить, как мельница крыльями…
— А еще по камням скакал и смеялся громко, — подсказал Морри.
— Да, и ты сказал Морри: «Вот тебе, Гнусный Мирза-Овец!» — продолжал Утес. — После чего врезал ему мечом по руке, продырявил палатку…
— Мечом ты умеешь вертеть, — одобрительно заметил Морри. — Может, это показуха, но машешь лихо.
— Да я вообще не умею… — заикнулся было Виктор.
— А она лежит там, — рассказывал Утес, — вся из себя разреженная. Ну ты ее схватил, а она и говорит…
— Разреженная? — беспомощно спросила Джинджер.