Он сделал то, что должен был сделать. Еще один разговор, и можно будет вернуться.
— Барон, мне нужно с вами поговорить.
Провожают их взглядами. Все эти люди сомневаются сейчас, правильный ли сделали выбор, но Кайя надеялся, что страх убережет их от глупостей.
— Вина? — Гайяр почти спокоен и готов играть в гостеприимного хозяина.
— Пожалуй.
Высокий графин. Бокалы. Стекло особого оттенка «небесный пурпур», секрет которого мастера Кверро хранят многие столетия.
— Я позабочусь о том, чтобы… вам не пришлось приводить угрозу в исполнение. — Барон наклоняет бокал, позволяя вину подобраться к самому краю. И алое сливается с пурпурным.
— Буду весьма вам признателен. Присаживайтесь.
Одна жизнь от рода — это не такая и высокая цена.
— Я не знал о том, что происходит. — Гайяр присаживается. — Если бы у меня возникли подозрения…
— Они возникли. Но вам было невыгодно их озвучивать. Вы просто отвернулись.
— Это преступление?
Что ж, он хотя бы не пытается отрицать очевидное. А Кайя основательно забыл вкус вина. Терпкое. Бархатистое. И сладкое. Неплохое, но не в этой компании его пить.
— Нет, это не преступление. И убивать вас я не собираюсь. Более того, мне кажется, что между нашими семьями могли бы возникнуть узы куда более прочные, нежели сейчас. Вашему сыну два года?
— Уже почти три.
Барон умеет улыбаться искренне. Сын. Наследник.
Семеро законных дочерей и полторы дюжины бастардов женского пола. Появись мальчик, барон ввел бы его в род, но рождались девочки. Поразительное невезение. Или генетический сбой, который делает эмбрионов мужского пола нежизнеспособными.
Но однажды Гайяру повезло. И наследник его — величайшее из сокровищ барона.
— Я думаю, они с Йеном замечательно поладят.
Гайяр понял и сразу.
Неужели действительно рассчитывал, что Кайя отдаст ему дочь?
Иза бы его убила…
— Вы… возьмете Брайана заложником? — уточнил Гайяр.
— Что вы. Я лишь окажу вашему роду большую честь. Наши дети непременно подружатся. Станут неразлучны…
И в следующий раз, когда у барона появятся подозрения, он точно будет знать, как поступить правильно.
— Чего вы боитесь, барон? Как только Йену станет лучше, дети отправятся в Ласточкино гнездо. Там безопасно. Ваш сын получит хорошее образование и возможность, которой вы сейчас для него добиваетесь. Рано или поздно Йен станет протектором, а мы не имеем человеческой привычки отрекаться от тех, кого считаем близкими.
Изольда не одобрит: дети не должны участвовать во взрослых играх. Но Кайя действительно не имеет намерения причинять вред этому ребенку, ему лишь нужно, чтобы его отец вел себя благоразумно.
— Я… — Гайяр сглотнул, глядя в бокал. — Я и Брайан будем рады служить вашей светлости.
— Замечательно.
Вернувшись к себе, Кайя отпустил Урфина.
Надо было вина захватить, чтобы не только для себя. Раньше им было о чем разговаривать и… Урфин не заслужил того, что Кайя собирался сделать. Он тоже стал другим, и Кайя не мог понять, нравится ли ему этот новый либо же нет. Все как-то изменилось.
И надо бы поговорить, но не сегодня: не тот настрой и не то время.
…
Свобода, равенство и братство?
Размечтались!
О перспективах развития демократии в отдельно взятом протекторате
Хорошо болеть, когда ничего не болит, а вот когда болит все тело… волосы, кажется, тоже. Или волосы — особенно сильно? Клянусь, что в первые два дня я ощущала каждый свой растреклятый волосок, и малейшее к ним прикосновение было мучительно. Вообще все мучительно. Просыпаться. Открывать глаза. Вдыхать. Выдыхать. Шевелиться. Даже жевать, хотя меня уверяли, что челюсть не пострадала. И если уж быть честной перед собой, то я в принципе не так сильно и пострадала.
Ну да, ребра треснули. Пара ушибов. Пара царапин. И граффити из синяков.
На третий день полегчало настолько, что мне позволили сесть. На четвертый я и встать бы смогла, но Кайя воспротивился. На пятый я его ослушалась и в результате сутки проспала. Обиделась. И весь шестой день прошел в нервном молчании, которое сменилось на такую же невысказанную готовность уступить друг другу. Кайя понимал, насколько неприятна мне моя беспомощность. Я видела его иррациональный страх за меня.
Утром он сам помог мне встать и дойти до окна.
— Ты не сможешь всю оставшуюся жизнь водить меня за руку. — Я могла бы стоять вечность, вот так, в кольце его рук и на него же опираясь.
— Я попробую.
Ворчит, упрямый родной человек. И я возвращаюсь в постель, к вышивке и Йену, который вновь печален и задумчив. Сидит на краю кровати и пытается расковырять гипс. Ему приносят игрушки и пытаются утешать, но на игрушки Йен не обращает внимания. Он потерял друга.
Йен спросил о собаке на следующий же день, и Кайя пришлось рассказать правду. Он мучительно подбирал слова, но сумел-таки объяснить и не стал предлагать другую, точно знал — Йен откажется.
Правильно, друга на друга не заменишь.
Гипс не поддается, и Йен вздыхает. Смотрит на меня и решается-таки протянуть руку, касается моей ладони, все еще зеленовато-желтой, страшной. Распухла, как у утопленницы, и пальцы сгибаются плохо. Кожа покрыта толстым слоем мази, и запах от меня исходит пренеприятный.
— Ничего страшного. Это пройдет, — говорю малышу.
Чувствую я себя гораздо лучше, чем выгляжу. Йен кивает и решается спросить:
— Кто?
Кайя знает ответ на этот его вопрос, но вряд ли ребенку можно объяснить, почему некто, ему совершенно незнакомый, вдруг решил, что этот ребенок не имеет права на жизнь.
— Плохие люди. Их больше нет.
Я знаю о том, что произошло той ночью. Кайя действительно не собирался ничего скрывать и больше не был ограничен рамками закона. Хорошо? Плохо?
Погибли многие. Те, кто организовал заговор. Те, кто принял участие. Те, кто помогал, предпочитая не задумываться о том, чему именно помогает.
Этих не жаль. Те, кто вовсе не был причастен. Четыре жизни. Трое выбрали яд. Четвертый — меч. Справедливая цена? О ней говорят шепотом.
А я не способна решить. В следующий раз меня может не оказаться рядом. Или, напротив, окажусь, но не будет колодца и счастливой случайности, а будут просто взрывная волна и железные осколки, от которых негде укрыться. Есть еще Настя, которая однажды в ненужное время появится в ненужном месте. Или удар направят против нее, убирая другого «опасного» ребенка. Магнус, выживший лишь благодаря своей нечеловеческой выносливости. Урфин — он точно погиб бы. Мой муж, который слишком многое терял, чтобы вынести еще одну потерю. Вот моя семья.
Йен же не собирается отступать, у него есть еще вопросы.
— Зачем?
Самой хотелось бы понять.
Политика. Власть. Идея. В какой именно момент перестает иметь значение, кто перед тобой? Не получится ли так, что однажды я сама перестану видеть границу?
В общем, в ушибленном теле добрые мысли не заводятся.
— Не все люди плохие…
Что я могу еще сказать? Наверное, он понимает, потому что подбирается ближе, ложится на живот, неловко подгибая загипсованную ногу, которая уже не болит, но раздражает — повязка большая, неудобная.
— Астя?
С пудреницей, чересчур большой для его рук, он управляется довольно ловко, пытается показать мне, но… я не хочу испугать дочь своим видом.
Они разговаривают.
Вернее, разговаривает всегда Настя, давно превратившая Йена в Яню, но он не возражает. Слушает. Не пытается перебить, но иногда все же отвечает. За ним интересно наблюдать. Он долго думает, морщит лоб, скребет пятерней гипс, глубоко вдыхает, решаясь открыть рот, и произносит слово. Иногда — два или три. И Настька смеется.
Если закрыть глаза, то можно представить, что она рядом. Например, вон в том кресле, которое будет для нее великовато, но Настена никогда не пугалась перспектив. Она заберется в кресло сугубо из принципа и сядет, выпрямив спину, повторяя чужую, подсмотренную позу. Руки на подлокотниках, подбородок задран выше носа, рыжие кучеряшки рассыпались по плечам.
Принцесса.
И Йен отдаст ей и кресло, и игрушки, к которым равнодушен, и все, что она попросит. Он слишком рыцарь, чтобы воевать с девчонкой. Я идеализирую? Возможно. У больных есть право на фантазии в розовых тонах.
…так и должно быть. Женщинам следует уступать.
…опять громко думала?
…да.
…не мешаю?
…ничуть.
Кайя складывает очередной лист, исписанный мелким почерком, вчетверо и отправляет в камин. Стопка бумаги на полу не становится меньше.
Их приносят каждый день. Жалобы. Прошения. Доносы, которые он просматривает лично, некоторые все же откладывая. Я знаю, что они в лучшем случае отправятся к Урфину, в худшем… Кайя слишком боится нас потерять, чтобы игнорировать малейший намек на угрозу.
Эти люди будут задержаны.
Допрошены.
И… если за ними нет вины, они не пострадают.
Всю нынешнюю неделю Кайя провел при нас. Опасность ушла, но он не способен больше доверять. Людям ли, замку, в котором слишком много скрытых опасностей, самому миру, готовому устроить несчастный случай, стоит лишь отвернуться.
Он пробовал еду, которую нам приносили, обнюхивал одежду, придирчиво перебирал цветы, что доставляли из оранжерей Гайяра. Он потребовал убрать со стен гобелены, а с пола — ковер, который слишком близко находился к камину: достаточно искры, чтобы начался пожар. Он заставил снять колесообразный светильник, поскольку сомневался в прочности цепей, его поддерживавших. Исчезли узкие шкафы, чересчур неустойчивые с точки зрения Кайя. И старинные мечи, которые прежде висели в изголовье кровати. Но этого было недостаточно. Кайя мучительно воевал с собой, со своим желанием спрятать меня, которое не мог исполнить, подозреваю, исключительно потому, что во всем этом мире не видел места, в достаточной степени надежного.
А сам мир не спешил идти навстречу его желаниям, но, напротив, требовал участия в его, мира, неотложных делах. Ведь была война, пусть необъявленная, но затянувшаяся. Граница, прочерченная по валу, уже прозванному Зеленым. Бароны, желавшие немедленно выдвигаться в сторону города, чтобы смять войска мятежников латным ударом… и мятежники, имевшие собственный взгляд на проблему. Были просто люди, оказавшиеся между двумя фронтами.
Был голод. Беженцы. И лето, что стремилось к закату.
Пушки, оставшиеся в стенах города.
Уборка зерна.
И призрак чумы на восточном побережье.
Кайя приходилось возвращаться в эту войну, разбираясь во всем и сразу. Не имея сил оставить меня, он не имел возможности отвернуться от всех. И в комнате появились шелковые ширмы, закрывающие меня от посторонних взглядов, но само мое присутствие раздражало баронов.
Дела государственные женщин не касаются.
Вот только Кайя было плевать на их мнение. И всякий раз, когда порог переступал кто-то чужой, Кайя становился перед ширмой.
Вчерашний совет длился пять часов. Гайяр требовал выступить немедленно, поскольку очевидно, что грядущие переговоры не будут иметь исхода иного, нежели объявление войны. Он вообще не понимал, зачем было затевать эти переговоры, но подчинялся желанию их светлости.
Деграс, обычно немногословный, предлагал ждать осени.
— Месяц-другой — это немного, до дождей успеем, если с умом. А эти зерно снимут… и друг другу глотки порвут. Уже небось рвут, ищут виноватых. Слухами земля полнится…
…дело не в слухах, а в Юго и его списке.
Был ли в нем мэтр Шеннон, скончавшийся от внезапного приступа болотной лихорадки? Не сомневаюсь. Говорят, этот человек отличался лисьим умом и завидной хваткой.
…а мастер Визгард, выступавший народным обвинителем, повесился.
…был зарезан ревнивым любовником Голос Революции, некий Дюран, чье перо связно и ярко диктовало народную волю.
…а глава Комитета защиты общества отправился на Площадь Возмездия по обвинению в измене идеалам Республики. Я знала далеко не все, но… им не нужен был Юго, чтобы приговорить кого-то. Справлялись сами.
Что же до баронов, то почему-то они принимали молчание Кайя за неспособность решить, и злились, спешили донести до его понимания собственную правоту, порой забывая о том, где находятся.
Я бы могла сказать, что решение давно уже принято.
Только кто меня спрашивал?
…я.
…ты не спрашивал. Ты решил.
Это не упрек, скорее поддержание беседы. И чтобы беседовать было удобнее, я переворачиваюсь на живот. И Кайя нервничает — мне рекомендовали лежать исключительно на спине, — хмурится, собирается что-то сказать, но молчит.
…говори уже.
Я не могу дотянуться до него рукой, но при этом касаюсь. Странно. И замечательно.
…прибыла делегация от Народного Совета. И я не могу больше откладывать встречу. Но мне нужно, чтобы ты была рядом, иначе я буду думать не о них, а о том, где ты и что с тобой происходит.
Теперь он злится на себя за кажущуюся слабость.
…и я не могу принимать их здесь.
А использовать главный зал Кверро — тоже не самая лучшая идея. Чересчур большое пространство. Множество людей. Бессчетно опасностей, пусть бы и воображаемых. Он это понимает, а я понимаю, что Кайя должен быть собран и спокоен настолько, насколько возможно.
…сколько их всего?
…тридцать два человека. Но реальную власть имеют четверо.
…с ними и будешь разговаривать?
…да. Из наших — Урфин, Гайяр и Деграс. Я думал о гостиной, небольшой комнате…
…из которой уберут все лишнее?
…именно. Иза, я понимаю, как это выглядит, но сейчас меня мало волнует чужое мнение. Я знаю, что ты чувствуешь себя лучше, чем прежде, но…
…выдержу.
Почему-то мне кажется, что эта встреча не продлится долго. Кайя согласился на нее не затем, чтобы принимать условия и искать вариант, который устроил бы обе стороны, что невозможно. Он хочет сказать и быть услышанным.
Кайя откладывает бумаги и перебирается ближе к кровати. Вот теперь я действительно могу его коснуться. Он закрывает глаза и запрокидывает голову, позволяя мне разбирать волосы. Мне все хочется сосчитать, каких больше — рыжих или седых.
Но главное, Кайя рядом.
На расстоянии вытянутой руки. И все равно это слишком далеко.
В гостиной окна забраны решетками, которые появились недавно, и пусть окна выходят на пропасть, но Кайя не желает рисковать.
Кресло ставят в углу комнаты. Тень скроет и его, и Изольду.
Высокие подлокотники и жесткая спинка. Сиденье мягкое, но недостаточно, и в комнату приносят подушки. Кайя прощупывает и обнюхивает каждую, проклиная себя за мнительность, но…
…существуют яды, которые наносятся на ткань. Достаточно непродолжительного контакта с кожей, и жертва погибает. Или те, что выделяются при горении, их добавляют в свечной воск.
…есть порох. Ножи. Стрелы. Пули.
…пожары, наводнения, ураганы.
…ступеньки, внезапно ушедшие из-под ног.
…сквозняки и простуды.
…несчастные случаи, предугадать которые невозможно.
Слишком много всего, и надо взять себя в руки. Он справится, но не сегодня.
…все хорошо, Кайя. Пожалуй, мне будет интересно.
На Изольде свободное платье из мягкой шерсти. Узкие рукава доходят до кончиков пальцев, глухой ворот скрывает шею. А кокетливая шляпка с вуалью, смотрится почти уместно.